Только недавно человек получил возможность сравнивать собственное поведение с точно описанным поведением животных, потомком которых он является. Всего лишь сотню лет назад эта взаимосвязь животных и человека даже не была известна. Когда эволюция видов получила признание, люди неожиданно поняли, что они ничего не знают о своих предках — животных, разве только что они пригодны в пищу или на пушнину. Образ жизни животных описывался очень кратко, и даже у таких надежных натуралистов, как Гилберт Уайт, Одюбон и Бахман, а иногда и у поэтов, чьи литературные зарисовки зачастую были верными, но расходились с действительностью в изложении деталей, эти описания не были основаны на длительном наблюдении. Все это не было систематизированным сводом информации.
Никто толком не знал, насколько умны (если только они могут быть умны) животные, что такое их инстинкт, какие эмоции им свойственны, насколько остры их ощущения, как они ведут себя в ситуациях, сходных с человеческими,— очень уж скудны были источники информации. И если бы кто-нибудь пожелал узнать о своих предках, то сделать это было бы нелегко.
Но вот наступила пора любознательности, и во всех цивилизованных странах были учреждены научные организации, которые начали изучать жизнь животных. Биология стала одной из самых распространенных наук. Ученые старой школы, на долю которых выпало «переварить» идею эволюции видов, совершили вполне понятную ошибку. Они рассуждали так: поскольку мы наследники животных, то и животные должны быть похожи на нас. Они должны думать так же, как и мы, и иметь те же нравственные категории. Например, все еноты — воры, так как они воруют зерно у фермеров; белки, поедающие хлебные крошки, предназначенные для птиц,— грабительницы. Лев — царь зверей, а змеи соответствуют их библейской репутации, они исчадие зла; птицы невинные существа, за исключением сойки, которая совершает набеги на чужие гнезда и, следовательно, может считаться убийцей.
Несомненно, что такая сентиментальность должка была вызвать реакцию. Ее возглавил К. Ллойд Морган — английский зоопсихолог, который быстро рассеял ошибку относительно думающих и морализирующих животных и совместно со своими сотрудниками сформулировал правило Моргана, или закон экономии. В соответствии с этим правилом никакое действие животного не должно рассматриваться как проявление высших форм психической деятельности, если оно может быть объяснено более низшими ее проявлениями. Это правило и поныне считается хорошим, но оно осложняется тем, что поскольку наблюдателем продолжает оставаться человек, то и выводы могут быть не объективны.
Ученым викторианских времен был свойствен сентиментальный антропоморфизм, биологи же более поздней эпохи стали поклонниками антропоморфизма совсем иного рода — они начали описывать животных в соответствии с современным им увлечением машинами. В этот век автомобили, самолеты и другие сложные технические устройства покорили сознание людей, и некоторые биологи выступили с заявлениями, что животные не что иное, как рефлекторные механизмы.
Философы прежних времен (например, Декарт) выдвигали подобные идеи, но теперь эти идеи стали подкрепляться новой терминологией и новой техникой экспериментирования. Биологи, придерживающиеся новых взглядов, утверждали, что животные так же автоматичны, как система рычагов,— какой-либо внешний раздражитель нажимает на рычаг, и животное реагирует определенным образом. Существование каких-либо врожденных побуждений, инстинктов или других внутренних импульсов отрицалось. И сейчас еще есть приверженцы теории «цепи рефлексов», но большинство из них вынуждено признать, что отдельные внутренние врожденные тенденции существуют. Но как же им быть иначе? В качестве доказательства наличия врожденных импульсов служит следующий пример: птицы, с первого дня своего появления на свет жившие в звуконепроницаемых камерах, где они не слышали птичьего пения, когда достигают зрелости, начинают петь так, как это свойственно их породе. Спрашивается, какой внешний рычаг или же обучение могли повлиять на характер песни?
Нынешние «механисты» не пользуются столь простыми аналогиями, как рычаги. Они говорят о сходстве умственных способностей животных с вычислительными устройствами и утверждают, что любой элемент живого организма поддается анализу методами физики и химии. Те, кто с этим не соглашается, выдвигают положение о феномене «возникновения» («emergence»), то есть таком явлении, когда комбинация простых элементов создает новое качество. Явление «возникновения» применяется и к неорганическим веществам, например к кристаллам соли, которые представляют собой новую форму, возникающую при сочетании натрия с хлором. Но поскольку жизнь не может возникнуть из комбинации металлов, вычисленной при помощи счетно-решающих устройств, то нельзя и приравнивать эти устройства к живым существам. Лет через тридцать после признания правила Моргана голландец Дж. А. Биренс де Хаан высказал свои сомнения поводу этого правила. Он предложил биологам стараться объяснять поведение животных не наиболее просто, а наиболее полно и точно. К тому времени появилось новое поколение биологов и многие из них были готовы прислушаться к этому совету. Кое-кто из них решил работать в лабораториях, но большинство почло работу в полевых условиях, чтобы наблюдения за животными были подняты до уровня настоящей науки. Эти тесно сотрудничавшие «лабораторные» и «полевые» ученые стали называть себя этологами, и благодаря им мы имеем сейчас надежную информацию о некоторых наших предках — животных.
Для непрофессионалов этология, пожалуй, одна из наиболее интересных отраслей биологической науки, так как она изучает поведение животных в естественных условиях и позволяет правильно оценить происхождение некоторых наших действий. Этология интересна еще в методическом отношении, потому что она сочетает очень тщательные полевые наблюдения с лабораторными экспериментами.
Наблюдателям животных в поле пришлось преодолеть немало препятствий, пока им удалось завоевать признание. В течение длительного времени на них смотрели почти как на обыкновенных любителей наблюдать за животными; их не хотели считать учеными, так как добытые ими факты были получены не в процессе экспериментирования. Их труды не соответствовали твердому и незыблемому правилу, согласно которому определенный вопрос, поставленный и решенный одним ученым, может быть проверен другими учеными, которые в одинаковых условиях должны получить аналогичные результаты. Не подлежит сомнению, что многие ситуации в жизни животных не могут быть повторены, а потому и не могут быть проверены общепринятыми методами. Достаточно указать на формирование стай диких птиц осенью, или на передвижение животных на дальние расстояния в определенном направлении, или даже на детали внутри семейных отношений. Но если все эти ситуации в жизни животных не могут быть воспроизведены в лабораторных условиях, то разве их не стоит изучать?
Чтобы выйти из создавшегося тупика, этологи, проводившие только полевые наблюдения, стали совершенствовать технику своих наблюдений. Было введено правило, согласно которому животные, подлежащие наблюдению, должны быть строго и индивидуально маркированы (или окольцованы) и отпущены на волю. Для получения точных данных о характере и последовательно-актов поведения животных стали производить киносъемку, в том числе на цветную ленту. Начали вводить также магнитофонную запись голосов животных. Ко всему этому надо добавить ведение детальных записей о том, что происходит в природе. Используя полученные материалы, другие биологи, находящиеся далеко от места наблюдения, могут тщательно все проанализировать. Зачастую наблюдатели в поле работают вдвоем и на месте сверяют результаты своих наблюдений.
Слово «этология» происходит от греческого слова «этос», что означает характерные нравы, обычаи, отличительные черты, присущие определенной группе людей или — в биологии — определенному виду животных. Как поясняет Уильям Торп, этологи намереваются изучить «последовательность всех поступков, составляющих поведение животных». В кратких словарях этология истолковывается как «объективное изучение поведения животных» (следовательно, этологи должны бороться со всякими домыслами).
Наиболее примечательная черта этологии — сочетание полевых наблюдений с лабораторными экспериментами. Конечно, формирование птичьих стай не может быть изучено в лаборатории, но существует множество таких поступков животных, которые можно заметить в поле только изредка. Однако они могут быть прекрасно изучены в процессе лабораторного экспериментирования. Точно так же некоторые предварительно проведенные в лаборатории исследования можно проверить в поле, где животные действуют в привычном для них окружении.
Допустим, что какой-нибудь исследователь, ведя наблюдение за маркированным животным, замечает, что детеныш А вскармливается самкой В, которая не является его матерью. Впоследствии этот наблюдатель видит дополнительные признаки материнского великодушия. Возникает вопрос: великодушие самки — свойство унаследованное или благоприобретенное и присуще ли оно только данному виду животных или распространяется на другие виды? Если это свойство благоприобретенное, то как животные приобрели его? Может быть, самки только данного вида животных ощущают ответственность за судьбу молодняка?
Самки слонов относятся к таким животным, которые могут вскармливать чужих детенышей, но чтобы произвести наблюдения, нельзя поместить стадо слонов в лабораторию. Однако, чтобы наблюдать такое поведение у животных небольших размеров, исследователь может взять новорожденных, вырастить их в неволе и после их спаривания и появления у них потомства проследить поведение новых матерей.
Поскольку эти матери никогда не видели самок, вскармливающих потомство, то их действия можно считать врожденными, унаследованными. И если будет обнаружено, что одна из этих самок кормит любого подошедшего к ней детеныша, нужно далее определить, умеет ли она отличить своего собственного детеныша от чужого. Такой вопрос тоже может быть решен в условиях лаборатории и не представляет трудности для экспериментатора-психолога.
Лабораторным методом исследовании было, например, установлено, что маленькие коричневые летучие мыши (myotis) отличают своих собственных детенышей от других, но вскармливают и чужих детенышей, независимо от кровного родства. Такое поведение можно наблюдать в группе животных, которых содержали в неволе на протяжении ряда поколений. В этом случае мы имеем дело с искусственным местообитанием животных, и следует проверить, характерно ли такое поведение для животных данного вида, находящихся в природной среде. Только при правильном сочетании полевых и лабораторных исследований можно различить, что является инстинктом, а что приобретенным свойством. Ценность этих знаний, настолько велика, что теперь нам лишь приходится удивляться, почему подобное взаимодействие методов исследования не возникло значительно раньше.
До настоящего времени этология как наука сосредоточивала свое внимание на основном вопросе: какие свойства у животных (да и у людей) можно считать врожденными и какие приобретенными (способность приобретать определенные навыки служит мерилом ума). В настоящее время в результате многих сотен терпеливых опытов оба свойства — наследственное и приобретенное стали разделять достаточно четко и хорошо себе представлять.
Будучи любителями, мы очень вольно пользуемся словом «инстинкт». Мы даже говорим: «Какой-то инстинкт подсказал мне купить эту вещь» или: «Я ирландец и потому инстинктивно питаю склонность к зеленому цвету». Все это не имеет ни малейшего отношения к инстинкту в его биологическом определении.
Современные биологи признают всего лишь пять основных инстинктов: инстинкт питания, инстинкт воспроизведения рода (в том числе и выращивания молодняка), инстинкт сна, ухода за внешним покровом тела (чистка перьев, удаление паразитов и др.), а также, по мнению некоторых ученых, «социальный» инстинкт, вызывающий у многих животных желание общаться с себе подобными.
Эти инстинкты врожденные; они возникают как насущная потребность животного, независимо от того, будут ли они стимулироваться чем-либо извне. Чтобы у самца возникло сексуальное желание, ему вовсе не обязательно увидеть самку. Животному также не обязательно увидеть пищу, чтобы у него возникла потребность в еде, или нуждаться в напоминании, чтобы подыскать место для сна, если оно чувствует усталость, или чистить свою шкуру, или искать кого-либо из себе подобных. Все это нетрудно понять: инстинкты — врожденные свойства, а поэтому действуют «принуждающе».
На первых порах несколько недоумеваешь, когда узнаешь, что у животных существует множество детально разработанных способов действия, которые, будучи наследственными, в то же время не относятся к основным инстинктам. Это — вторичные наследственные признаки, так называемые «образы действия», или «формы поведения», при помощи которых удовлетворяются инстинктивные требования. При возникновении требований того или иного инстинкта у каждого вида животных есть свои «образы действия». К ним относятся, например, типичные для данного животного способы разыскивать и добывать себе пищу или завоевывать самку. Некоторые из этих действий, особенно по воспроизводству рода, тщательно изучены. Нам уже хорошо известны различные способы строительства гнезда или норы, все традиционные приемы ухаживания, произведения на свет потомства и ухода за ним.
Разница между «образом действия» и инстинктом заключается в том, что инстинкт требует выполнения, а «образ действия», если некоторые его элементы не проявились, не вызывает страданий у животного. К тому же «образ действия» гибок, а инстинкт не допускает отклонений, особенно в своей завершающей стадии.
Гибкость «образа действия» проявляется в поисковом поведении. Когда какой-либо инстинкт заставляет животное искать свою цель, то формы этого поиска изменяются в зависимости от внешних условий. При этом поведение животного может казаться нам бессмысленным, беспорядочным и бесцельным, но как только желанный объект найден, завершающее действие всегда производится быстро и решительно. Заключительная вспышка активности вызывается «сигнальным раздражителем», как его теперь стали именовать, например появлением добычи, желанной самки и т. п.
Принято считать, что существует «внутренний размыкающий механизм», который как бы говорит: «Ну а теперь вперед!» Существует также «приобретенное поведение», которое возникло в результате родительского обучения или социального общения либо каким-то иным образом.
Приведенные выше объяснения помогут нам понять современное толкование поведения животных, а так как эти теоретические рассуждения вполне обоснованы, то они будут существовать длительное время. Нам же полезно узнать значение различных терминов. Как только они внесут в наши умы ясность, многое в поведении людей нам станет понятно (например, наша сексуальная активность). Тогда мы сможем отличить инстинктивную потребность от «образа действия», с помощью которого мы выражаем эту потребность. Некоторые из «образов действия», как, например, ласки супругов или нежное обращение с детьми, относятся к наследственным; однако другие формы поведения — результат социального обучения или привычек, и они могут быть изменены, если мы того пожелаем.
Существуют еще два важных термина, один из них — «замещение». Животные (и мы также) могут обнаружить, что какие-то внешние обстоятельства оказали отрицательное влияние на инстинкт или же два инстинкта одновременно требуют выражения. Тогда внутреннее напряжение у животного нарастает. Оно может быть ослаблено поочередным проявлением двух «моделей действия», свойственным этим инстинктам, или каким-то иным действием. Когда-то образ действий, характерный для гнездящихся на земле птиц, при котором птицы-родители для отвлечения врага от своего молодняка изображали хромого подранка, считался благородным и изобретательным. Теперь этологи полагают, что такая манера поведения явилась результатом двух побуждений: желания остаться со своим потомством и необходимостью взлететь для собственного спасения.
Этологи обнаруживают много моментов «замещения» в действиях людей, когда они стремятся ослабить напряжение. Мужчины поглаживают подбородок, женщины поправляют прическу — эти элементы относятся к инстинкту ухода за внешним покровом (если только в данный момент не действуют другие инстинкты). Одним из видов «замещения» иногда считают закуривание сигареты. Как признают многие курильщики, сосание конфеты также замещает курение. Одну студентку спросили, почему она курит. Вот что она ответила: «Когда мои дела не в порядке, это помогает мне отвлечься».
И наконец, последний термин, который нам полезно будет узнать, это «запечатление» (импринтинг). Под этим понятием подразумевается механизм, благодаря которому новорожденное существо начинает отождествлять себя с первым увиденным им индивидуумом, дающим ему соответствующий стимул к действиям Поскольку первым «индивидуумом» обычно бывает мать, то юное существо узнает себе подобных в соответствии с внешним видом матери («существа подобного вида — те, к которым я принадлежу»). Импринтинг способствует созданию у появившихся на свет животных привычки следовать за себе подобными. Импринтинг обычно ограничен каким-то сроком, но он имеет большое значение. Попытка юного существа уподобить себя первому увиденному им индивидууму и характер полученного от этого индивидуума «ответа» повлияют на те взаимоотношения, которые сложатся у него с представителями своего рода в течение долгих месяцев и даже лет.
Если в результате какой-то случайности животное впервые увидело представителя чуждого ему рода, то в зрелости оно будет стремиться к спариванию с таким животным, вид которого запечатлелся в его памяти.
Бывает, что ученый, наблюдающий какое-то молодое животное, становится импринтером для него, и оно начинает принимать людей за родственный ему вид. Животное повсюду следует за ученым, а когда становится половозрелым, то начинает «ухаживать» за ним или за каким-либо другим человеком. Одна из галок Конрада Лоренца, ставшая взрослой, начала кормить ученого гусеницами, а когда он не пожелал их брать в рот, то она попыталась вложить их ему в ухо.
Зачастую такой импринтинг наблюдается у сибсов: младший брат или же младшая сестра начинает безотрывно следовать за старшим. Это не вредная привычка, поскольку первоначальный импринтер, сохранившийся в памяти животного,— представитель собственного вида, а не просто какой-то объект, за которым надо постоянно следовать.
Импринтинг достаточно убедительно показан у птиц, он встречается у некоторых рыб и насекомых, а в последнее время выявлен у млекопитающих.
Это интересное и своеобразное явление тщательно изучил один из первых этологов — Конрад Лоренц. Поскольку его методы работы позволили внести существенный вклад в новую науку, то нам следует рассказать о нем и еще о двух других ученых, ставших пионерами в современной науке о поведении животных в естественных условиях. Конрад Лоренц всегда любил животных. В студенческие годы он содержал в родительском доме в Вене целую коллекцию различных животных, в том числе обезьяну капуцина и редких морских животных, содержащихся в аквариуме. Уже в то время Лоренц понял, что трудности в его работе неизбежны (впоследствии эти трудности были описаны им в двух прекрасных популярных книгах — «Кольцо царя Соломона» и «Человек встречает собаку»).
Конрад Лоренц рассказывает, как однажды вечером, вернувшись домой, он обнаружил, что обезьяна утопила в аквариуме бронзовую настольную лампу, отперла книжный шкаф и достала два медицинских учебника, из которых вырвала все листы и набила ими тот же аквариум (может быть, это было проявление «ревности»,— она хотела, чтобы Лоренц поменьше уделял внимания морским животным в аквариуме). Он обнаружил своих актиний в жалком виде: их щупальца охватили комья бумаги, которые они пытались проглотить.
Но для того чтобы обескуражить Лоренца, понадобились бы гораздо более крупные неприятности. Он открыл настежь двери дома для всех живых существ. Многие птицы, в том числе вороны, галки, какаду и гуси, а кроме птиц лемуры и другие обезьяны приняли это приглашение.
Терпеливая жена Лоренца сумела приспособиться к таким условиям: она предпочла сделать клетку для защиты собственного ребенка, вместо того чтобы заставить мужа держать животных в неволе.
К. Лоренц старался находиться в тех же природных условиях, что и изучаемые им животные (насколько, конечно, это было возможно). Он влезал на деревья, чтобы увидеть перспективу, которая видна птицам, бродил по болотам, чтобы чувствовать себя в мире уток как дома. Такое тесное общение с животными позволило Лоренцу (а он научился объективному наблюдению) установить факты, которые никогда не смогли бы быть обнаружены в искусственных условиях лаборатории.
Важные лабораторные работы по изучению поведения животных провел ученик Лоренца — Николаас Тинберген (ранее он работал в Нидерландах, а затем перешел в Оксфорд). В самом начале своей научной деятельности Н. Тинберген предпринял крайне простое на первый взгляд наблюдение за жизнью маленькой, в палец длиной, рыбки колюшки.
Наблюдая за этой рыбкой, исследователь понял, что нужно постичь очень многое, чтобы знать не только саму рыбку, но и весь комплекс её инстинктов вместе с аппаратом их действия, то есть понять, что заставляет колюшку делать то, что она делает. Н.Тинберген потратил много лет на изучение маленького существа и благодаря рыбке колюшке стал одним из широко известных в мире биологов. Ему же принадлежат экспериментальные работы по изучению склонности животных к «сверхнормальному».
Н. Тинберген провел детальное наблюдение за жизнью в естественных условиях серебристых чаек и результаты этих наблюдений обобщил в увлекательной книге «Мир серебристой чайки». Его главным научным трудом считается книга под названием «Изучение инстинкта».
Другой этолог, сочетавший лабораторные и полевые исследования,— Уильям Торп из Кембриджского университета. Он создал монументальный свод трудов о поведении животных (эти труды были написаны уже в те времена, когда механистический подход стал терять под собой почву). Написанная им книга «Образование навыков и инстинкты у животных» (этот труд включает библиографический указатель с упоминанием тысячи четырехсот названий) содержит обзор сотен важных работ и дает им детальную характеристику. Уильям Торп проводил свои полевые работы в Африке и Западной Европе и читал лекции в ряде американских университетов. Отдельные его труды посвящены птицам, а также насекомым и другим беспозвоночным. Пожалуй, он больше всех из современных ему биологов интересовался тем, насколько изучаемый им вопрос имеет отношение к человеку. Его небольшая книга «Биология и природа человека» помогает выяснить ряд запутанных вопросов.
Упомянутые выше три биолога отнюдь не единственные из всех тех, кто создал правильную и реалистическую картину поведения животных. Примером того, как они и подобные им исследователи успешно разрешают некоторые наиболее запутанные и неправильно толкуемые проблемы, может служить объяснение ими пения птиц.
На протяжении всех минувших веков пение птиц в саду было излюбленной романтической темой поэтов и писателей. Оно воспринималось как символ уходящей любви, неминуемой разлуки или весенних надежд. Это, конечно, были поэтические трактовки. Более уравновешенные поклонники птичьего пения считали, что «птичий папа» поет своей сидящей в гнезде избраннице прекрасную песнь о счастье семейного единения, которому издавна придавалось такое огромное значение. Но в тот период, когда правило Моргана стало отрицать у животных какие-либо иные свойства, кроме рефлекторных механизмов, все эти субъективные взгляды были отброшены.
Обычно эксперименты, доказывающие, что животные всего лишь автоматы, проводились на собаках, а птиц в животном мире считали «мелюзгой». Они привлекли внимание к себе в 1920 году, когда Генри Элист Говард опубликовал книгу «Территория в жизни птиц». В ней доказывалось, что песня птицы не больше чем ни «заявка на недвижимую собственность» - она адресуется соседям того же вида и гласит: «Сюда не входить! Эта территория принадлежит мне!» Книга была воспринята с большим интересом. В дальнейшем Говарду пришлось заняться уточнением своих доказательств. С тех пор ученые, а вслед за ними и широкая публика стали искренне считать, что в птичьем хоре точно так же нет ничего эстетического или музыкального, как этого нет в разбирательстве претензий на заседании провинциального комитета по недвижимому имуществу.
Но и эта фаза миновала (хотя и не полностью). В настоящее время принято считать толкование Говарда слишком ограниченным. Современные исследователи поведения птиц обнаружили, что кроме попыток отстоять право на занятую территорию существует еще много других причин для птичьего пения.
В своей последней книге, опубликованной в 1963 году, Олдос Хаксли использовал принцип «права на собственность» как единственную основу для истолкования соловьиных песен. Вместе с тем книга «Литература и наука» предупреждает писателей и, главное, поэтов, чтобы их воображение было основано на истинах, которые открывают различные отрасли науки. «Мы не можем ни противодействовать этим истинам, ни пренебрегать ими. В нашем воображении и разуме мы должны предоставить им место»,— говорит О. Хаксли.
Он прав: мы должны! Но факты, которые мы теперь можем включать в наше художественное восприятие, должны рассматриваться всесторонне, и очень важно, чтобы они были достоверны. Однако же в науке нередко высказываются «окончательные суждения», которые через короткое время пересматриваются. Не исключено, что все мы слишком легковерны по отношению к самоуверенным знатокам истины. Пусть каждый любитель бесстрашно задает вопросы ученым, ведь и любитель имеет право на обстоятельную информацию и на чувство неудовлетворения, если научный вывод покажется ему неполным или сомнительным.
Дж. Б. Уотсон был убежден, что ни одно животное не имеет врожденных инстинктивных побуждений. Однако понадобилась всего лишь одна-единственная птица, запевшая в звуконепроницаемом помещении, чтобы все построение его большой научной теории рухнуло.
Многие из тех, кто в 1920 году был готов согласиться с объяснением значения птичьей песни Говарда, располагали доказательствами того, что теория Говарда справедлива лишь частично. Однако механистический подход к объяснению жизни животных получивший распространение в нашем столетии, отбрасывает все, что не может быть взвешено или измерено. Даже О. Хаксли с присущим ему интересом к восточному мистицизму пытается это доказать. Посмотрите, что он пишет о соловьиной песне: «Соловьиная песня не означает ни страдания, ни страсти, ни экстаза — это всего лишь предупреждение другим соловьям, что данный соловей утверждает право на данный участок и будет его защищать от любого пришельца.
 Почему соловей поет ночью? Что это — страсть к луне или бодлеровская любовь к темноте? Ничего похожего. Он поет с перерывами по ночам, так как его виду свойственна такая пищеварительная система, при которой он хочет есть через каждые четыре-пять часов. Он пожирает в это время гусениц и своим щелканьем предупреждает противников, чтобы они держались поодаль от его личных владений».
Высказывая в шутливой форме эти утверждения, О. Хаксли не учитывает факты, известные орнитологам по меньшей мере десять лет назад. Они обобщены в вышедшей в 1961 году книге Торпа «Песня птицы», которая полезна каждому наблюдателю птиц в такой же степени, как англо-французский словарь необходим английскому путешественнику, прибывшему в Париж. Книга Торпа — богатый источник информации о значении птичьих сигналов и песен, о привычках и вызывающих их стимулах, об откликах, которые возникают у других птиц, а также об иных подробностях птичьего пения. Однако нам надо ограничиться тем разделом книги, где говорится, в каких случаях применяется песня.
Бесспорно, что самцы поют в разных, хорошо обозримых местах, расположенных по периметру занятых ими территорий, с целью дать знать другим птицам, что этот участок уже занят. Чтобы было слышно на более далекие расстояния, такие песни поются с вершин деревьев или кустов, а также со столбов оград; звучат они пронзительно и настойчиво. Песни соловья, столь очаровывающие людей, чаще всего звучат из глубины кустов. Вряд ли птица будет прерывать песню ради того, чтобы искать корм, так как она плохо видит в темноте, да и ночь никак не может быть подходящим временем для поиска гусениц. Даже филины с их огромными, приспособленными к темноте глазами находят себе пищу по слуху.
Возможно, что «песня дивной ночной птицы», которую Шелли находил столь трогательной, временами адресуется и соседним самцам. Однако соловьи принадлежат к тем птицам, у которых песня самца служит сексуальным призывом к самке, и самец продолжает эту песню вплоть до заключительной фазы любви. Песня, адресуемая самке, является частью брачного ритуала, характерного для этого вида птиц; без песни вряд ли брачный союз был бы заключен.
Таким образом, поэтам больше не возбраняется (вопреки мнению Олдоса Хаксли) писать о соловьях; им позволительно также трепетать при соловьиных песнях — все это будет в полном согласии с фактами научного наблюдения.
Торп имеет в виду песню соловья, когда пишет следующее: «Разработка рулад у поющей птицы достигает такого совершенства, что мы вправе предположить способность птицы-слушательницы к эстетической оценке, а также и то, что высокая изощренность песни воодушевляет слушательницу больше, чем упрощенная песня».
Звуковые спектрографы, дающие графическое изображение звука птичьих голосов, наглядно показывают, почему человеческому уху столь приятны соловьиная песня: по сравнению с песнями других птиц в ней доминируют очень чистые тона, подчеркиваемые четкими обертонами и гармонией.
Самцы соловьев поют и зимой, когда нет надобности в защите занятой территории. Они поют и во время миграций, и даже некоторые самки соловьев тоже поют. Временами может показаться что, умея воспроизводить столь чудесные музыкальные звуки, соловьи поют ради выражения собственных эмоций. Более подробно мы скажем об этом в пятой главе книги, когда будем рассматривать эстетические тенденции птиц и млекопитающих.
Приведем несколько примеров, касающихся пения других птиц и вызывающих его причин, которые кажутся нам интересными.
Подмечено, что песни, которые исполняются для защиты границ занятой территории, холостые самцы поют гораздо интенсивнее чем самцы, подыскавшие себе самок. Эти песни, образом, служат как бы рекламным объявлением о наличии одиноких сердец, а не только предупреждением другим самцам о занятости территории. Было установлено, что одинокий самец мухоловки-пеструшки исполняет три тысячи шестьсот песен день в то время как его «женатый» сосед не исполняет и трети этого количества. Рассказывают, что у бурых тауи (из семейства овсянок) самец прекращает песни сразу же после спаривания.
Песня служит средством общения между членами отдельных семей, например между самцом и самкой, когда они отыскивают корм.
По наблюдениям Тинбергена, спящие серебристые чайки, моевки и некоторые виды крачек могут быть разбужены голосами только своих супругов, а не других птиц, даже если они принадлежат к той же стае.
Поют не только самцы, но и самки отдельных птиц, хотя их песня не имеет никакого отношения к защите занимаемой территории. Поют самки двадцати подвидов американских певчих воробьев. Маленькая самка крапивника поет шепчущим голоском, как бы адресуя свою песенку только собственным птенцам. Самка серебристой чайки принадлежит к числу упомянутых нами птиц, голос которых во время брачной церемонии подобен писку едва вылупившегося птенца.
С моей точки зрения, наиболее примечателен из всех песен птиц дуэт супругов. Зачастую дуэты супругов можно услышать в темных, сырых от дождей лесах, и вполне вероятно, что подобным способом поддерживается связь в дремучем лесу. Наибольшим изяществом отличаются дуэты, построенные по принципу антифонной песни, во время которой один из супругов поет несколько нот, затем их подхватывает другой и оба исполнителя чередуются с такой удивительной точностью, что, пока их обоих не увидишь, нельзя понять, поют две птицы или одна.
Такие антифонные исполнения песен характерны для более чем двадцати видов птиц, и, согласно утверждениям Торпа, они отличаются удивительной точностью в интервалах.
Необходимо сказать, что песни обычных птиц «разработаны» значительно тщательнее, чем полагают многие слушатели. Все песни имеют твердую основу, но мы чаще всего замечаем качество птичьего голоса, а не ноты, которые исполняются. Кто бы мог без надлежащих доказательств поверить, что дрозд исполняет более пятидесяти различных песен?
Может быть, приведенные выше факты помогут нам избавиться от впечатлений, навеянных книгой Говарда. Готовность приписать пению птиц строго деловую подоплеку — такой же антропоморфизм, каким страдали старомодные ученые.
Убеждение, что птицы и другие животные реагируют только на сугубо материальные стимулы, господствовало в работах биологов-экспериментаторов вплоть до последнего пятнадцатилетия. Эти биологи следовали теории О. Л. Халла, согласно которой считалось, что «образование навыков происходит лишь тогда, когда оно ведет к удовлетворению потребности» (по толкованию Торпа, потребность здесь понимается как чисто физиологическое явление). В лабораториях это суждение Халла воспринималось безоговорочно: считали, что подопытное животное никогда не будет «участвовать» в исследовании, пока не получит награду в виде пищи. Однако на практике уже доказано — хотя это доказательство научно еще не обосновано,— что такое суждение неверно. Известно, что если, например, собак обучают полицейской службе или же просто послушанию, то лучше всего это достигается без поощрения пищей как наградой за сотрудничество.
Один молодой школьный учитель — Аллан Уолстром рассказывал мне, что, как только ученики начинают получать награды за приготовление уроков, у них исчезают непосредственность и стремление к знаниям. Однако на протяжении столетия все биологические эксперименты проводились при помощи награды в виде пищи, которую животные получали при выполнении поставленной задачи. (Указанные выше замечания делаются отнюдь не для того, чтобы принизить значение тех знаний, которые были накоплены при применении вышеупомянутых методов.)
Животным присущи удивительные способности в ощущении времени. Например, если пчелы обнаружили сегодня в двадцать минут третьего лужайку с цветами, то они вернутся на нее завтра ровно в тот же час и в ту же минуту.
Удивительна также способность животных к счету. Например, некоторые виды птиц, а также белки могут услышать пять или шесть нот, исполняемых на флейте, и сумеют перевести их в зрительные образы: они будут открывать только те ящики, на крышках которых обозначены пять или шесть точек. Подобных свойств очень много. Часть их описана в прекрасной книге Лоруса и Марджери Милнов «Чувства у животных и человека».
Вероятно, лишь после того, как факты будут собраны, а их достоверность будет тщательно изучена, станет очевидно, что перед нами открывается широкое поле для изучения приобретенного животными опыта, который нам не удалось распознать «методом подачек». А пока создается впечатление, что сами животные склонны к исследовательской деятельности не потому, что их ждет поощрение, а просто из чистого любопытства.
Решению этого вопроса помогают некоторые животные, реакции которых были описаны и объяснены биологом из Висконсинского университета Гарри Ф. Харлоу, изучавшим проблему восприятия. Во время одной чисто научной биологической работы он дал обезьянам макакам-резусам механическую игрушку-головоломку с одной только целью — проследить, как они будут на нее реагировать. Обезьяны не получали какой-либо награды, так как перед ними не ставилось определенной цели, но они живо заинтересовались, как работает эта игрушка. Они возились с ней непрерывно в течение двенадцати дней (служителю было поручено систематически заводить пружину игрушки), и их интерес нисколько не ослабевал. Последним действием для разгадки головоломки был подъем засова, привинченного к стенке игрушки. К исходу двенадцатого дня доктор Харлоу стал подкладывать под этот засов изюм. Эта часть эксперимента открыла нечто новое: бескорыстная радость, испытываемая обезьянами от самой игрушки, исчезла. Появление изюма испортило все, что давало столько развлечения; с этого момента обезьяны стали прикасаться к игрушке только для того, чтобы забрать изюм, а на остальное не обращали внимания. Уместно задать вопрос: куда должен бы был направиться ученый после такого открытия? Конечно, в поле, на полевые исследования, и притом в самых разных направлениях.
На основе эксперимента, проделанного Харлоу, возник совершенно новый метод изучения животных, быстро подхваченный этологами. Он сводился к тому, чтобы в определенных условиях дать животным возможность некоторое время действовать совершенно самостоятельно и внимательно следить за развитием этих действий.
Харлоу и его сотрудники проводили свои исследования, дополняя отсутствующие звенья воображением и интуицией. Но помимо них новыми проблемами поведения животных занимались и другие ученые. Одним из них был Б. Калхун. Он огородил большой участок земли в штате Мэриленд, выпустил на него некоторое количество обыкновенных серых крыс и решил понаблюдать за их действиями. В течение двадцати семи месяцев (натуралисты — терпеливый народ!) он сидел на наблюдательной вышке и вел записи о поведении животных. Принято думать, что крысы прекрасно изучены биологами. По подсчетам У. Торпа, девяносто девять процентов опытов по изучению психологии животных проделано на лабораторных белых крысах. Около пятиста книг (не статей, а книг!) написано об одних лишь этих животных. А тут мистер Калхун нашел огромное количество таких свойств, наличие которых никто у крыс и не подозревал, и все это лишь потому, что животные жили и действовали в природных условиях.
После множества такого рода исследований создалась новая концепция, очень отдаленная от стремления рассматривать животных как автоматически действующие механизмы. Эта абсолютно новая концепция сводится к утверждению, что животным присуще стремление к познанию. Некоторые биологи продолжают давать этому свойству животных механистическое определение и рассматривают его всего лишь как практическое побуждение, нужное животному, чтобы ознакомиться с окружающей средой. Другие биологи, включая Торпа, усматривают в этом свойстве и иной, гораздо более сильный стимул,— они считают, что стремление узнать что-либо может стать у более развитых животных импульсом к «расширению сознания», быть может, даже стремлением внести какой-то порядок, какую-то организацию в воспринимаемые животными элементы внешней среды.
Вероятно, механисты всегда будут среди нас, но добытые ими факты мы будем использовать в нужном нам направлении. К счастью, у нас есть также ученые с гибким философским складом ума и желанием изучать неожиданные и многообещающие возможности животных.
Будучи людьми, мы не можем избежать рассуждений о критериях правильных или неправильных действий, именуемых вышедшим из моды термином «моральные проблемы». Обычно мы думаем о них только применительно к нашему человеческому роду. Однако многие ученые с этим не соглашаются. В книге «Прошлое и будущее этики» М. А. Р. Такер отмечает, что не существует однозначного ответа на вопрос, почему некоторые проявления в поведении людей считаются хорошими, а другие — плохими; для различения этих проявлений существуют привходящие понятия, такие, как честь, чувство собственного достоинства, справедливость, личная ответственность, симпатия и любовь. По мнению М. Такера, все эти понятия имеют свои корни в жизни животных. Социолог Л. Хобхаус говорит: «При сравнительном изучении этики в поведении высших животных мы отмечаем восходящую линию развития».
Рассматривая в первую очередь вопрос о чести, приведем хорошо известный пример отношения волка к капитулировавшему противнику. Когда дерутся два волка, быть может, даже из-за нарушения одним из них чужой границы, то после того, как один из волков убедится, что не в состоянии одолеть противника, он подставляет победителю незащищенную шею с проходящей по ней яремной веной. Однако волк-победитель в силу какого-то волчьего «кодекса чести» никогда не воспользуется предоставленной ему возможностью. Только что он яростно добивался этой возможности, но стоило его противнику добровольно подставить шею, находящуюся на расстоянии лишь одного дюйма от клыков победителя, как последний прекратил бой. Почему? Что воспрепятствовало его зубам вонзиться в шею противника? Какое свойство победило «кровожадную природу животного»? Все это трудно объяснить без применения слова «честь».
Другая особенность волчьего характера — «чувство собственного достоинства». Джеймс Эльгер, автор сценариев фильмов о природе, снимавшихся Уолтом Диснеем, рассказывает, что его сотрудники, работавшие с собаками и волками, были поражены разницей в поведении этих животных в аналогичной ситуации. Если из-за какого-нибудь проступка собаки между человеком и дружески расположенной к нему собакой возникло трение, то собака подлизывалась к человеку, прибегала и «просила прощения за ошибку, в которой зачастую был виноват сам человек». У волков же иной характер — они очень требовательны к поведению человека. Если человек теряет самообладание и резким голосом обращается к волку или же нечаянно наступает ему на лапу, то волк навсегда теряет к нему прежнюю привязанность. И никакие попытки снискать расположение волка не помогут — животное как бы чувствует, что его прежнее доверие к человеку подорвано.
Многие животные соблюдают правила «честной игры» и «справедливости», и они нередко более строги, чем наши человеческие правила чести. Это можно увидеть на таком простом примере, как купание птиц. Зачастую несколько птиц сидят на краю лужицы и строго по очереди купаются в воде. Каждая из них обычно не более минуты обрызгивает себе спину и крылья, и если она делает это слишком долго, то следующая на очереди птица «просит ее поторопиться». Неторопливая птица-купальщица может проявлять свое недовольство, но она обязана освободить место, все же остальные терпеливо ждут наступления очереди. Соблюдение очередности при каком-либо излюбленном занятии можно наблюдать у животных повсюду, и оно существует на многих ступенях эволюционной лестницы.
Финский антрополог Е.А.Вестермарк подметил одно интересное свойство животных: разъяренное животное никогда не нанесет удара вслепую,то есть оно не устремляет свой гнев против любого из тех, кто находится поблизости, — оно наносит удар только обидчику и, чтобы воспользоваться такой возможностью, зачастую довольно долго ждет подходящего случая.
Знаменитый английский юрист Блэкстон говорит, что наше право собственности построено на тех же принципах, что и у большинства животных. Даже пауки «уважают» паутину, сотканную другими (если только их собственной не нанесен ущерб).
Многие животные позволяют отдельным особям и даже группам занимать желательные им места и, ничего не опасаясь, вить там гнезда или устраивать норы. Казалось бы, что более сильные птицы или другие животные могли бы с легкостью избавиться от своего слабого соседа, однако в пределах одного и того же вида, где существует определенная иерархическая система, общепризнанный «хозяин» считается с имущественным правом слабого.
Подобно тому как у животных уважается право собственности на недвижимость, так же уважаются и отношения между сексуальными партнерами. И подобно людям отдельные птицы или другие животные обладают способностями больше, чем остальные, нравиться представителям противоположного пола. В период ухаживания за привлекательной самкой возникает сильнейшее соперничество самцов, но, как только самка делает выбор, соперники удаляются. Моногамные супруги соблюдают верность, и никогда (или почти никогда) не возникает адюльтер.
Ответственность за судьбу молодняка у животных принимается безоговорочно, особенно материнской стороной. Такое самопожертвование связано больше с врожденным инстинктом, чем с другими формами бескорыстия, но оно практически беспредельно. Далее мы подробно расскажем о том, как забота о новом поколении простирается у животных даже на чужих отпрысков. В очень хорошей статье «Помощники у гнезда», напечатанной в журнале «Ок» («Гагарка»), А.Ф.Скатч указывает, что многие птицы помогают своим соседям вить гнезда и выхаживать птенцов. Такими помощниками могут быть другие пары животных, а чаще всего холостые самки, которые подобно некоторым нашим тетушкам связывают свою судьбу с молодой парой и, не вмешиваясь в отношения между супругами, помогают им воспитывать детей.
Альтруизм можно обнаружить и среди млекопитающих, включая слонов, волков, приматов и, безусловно, собак. В письме к своей десятилетней дочери Уильям Джеймс писал об одной колорадской собаке: «Она стремится делать добро».
В настоящее время чувство товарищества у животных доказано экспериментальным путем. Р.М.Черч, работая с лабораторными белыми крысами, неоднократно подвергал группу воздействию электрического тока, продолжавшемуся каждый раз по тридцать секунд. Крысы обнаруживали беспокойство, прыгали и пищали, а в это время другие крысы, которых однажды уже подвергали электрошоку, проходившему в течение всего лишь одной секунды, были настолько обеспокоены страданиями своих соседей, что немедленно теряли аппетит. В момент электрического контакта у первой группы крыс второй группе давали самую любимую пищу, но, как только эти крысы становились свидетелями страданий своих сородичей, темп поедания пищи падал с удивительной быстротой, и такое ухудшение аппетита длилось в течение десяти дней после проведенного опыта. Другая группа крыс, не подвергавшаяся предварительно экспериментальному электро-шоку, не понимала причины прыжков и не теряла аппетита. Такая реакция животных была названа ученым «симпатизирующей».
Сотрудничество среди животных встречается чаще, чем действия социально-разрушительные. Если бы такого сотрудничества не существовало, указывает У. К. Элли, то сообщества животных распались бы. Дэвид Старр Джордан говорит, что мы сами состоим из клеток, ведущих самостоятельную жизнь, но сотрудничающих «во благо общества», каким является человеческий организм в целом. Биолог Дж. Ф. Конклин считает, что подобное сотрудничество должно стать всеобщим, и тогда будет создано «всепланетное» человеческое общество.
Поскольку у диких животных обнаруживаются признаки морали, то следует ответить на вопрос, в чем же разница между людьми и животными.
В настоящее время обнаружено более чем достаточное число видов животных, умеющих пользоваться вспомогательными орудиями, поэтому нельзя считать этот признак критерием человеческой исключительности. То же относится и к языку. Разве песня, крик, «разговор» животных, «сигнализирующая пляска» пчел не ясное доказательство того, что все это — средства связи, существующие у дочеловеческих видов в недоразвитой форме.
В настоящее время широко распространено мнение, что человеческие умственные способности отличаются от способностей животных скорее по их степени, чем по характеру.
Многие биологи пришли к выводу, что умственные способности человека получили свое развитие точно так же, как и другие свойства человеческого организма, то есть развились из элементов, присущих более простым существам. Умственные способности человека развились к настоящему времени до такого уровня, которого не смогли достичь соответствующие способности у животных.
Существенным шагом в развитии человека было появление абстрактного мышления. Правда, реальное значение этой способности зависит от того, в какой степени она проявляется в наших действиях.
Один из самых животрепещущих вопросов в биологии — вопрос о целеустремленности. Существует ли она у животных, и если существует, то насколько велико то, что соответствует понятию «сознательное целепонимание»? Могут ли животные предвидеть и обусловлены ли их действия намерением достичь цели? До настоящего времени нет еще определенных доказательств наличия у животных таких свойств, но все же еще рано отвечать на поставленные вопросы отрицательно.
Насколько мы, люди, умеем предвидеть и каковы наши цели? Ответы на эти вопросы мы не найдем в животном мире, но, может быть, со временем точная информация о животных поможет нам лучше понять самих себя и поэтому в какой-то мере позволит служить руководством при выборе нами дальнейших действий.
[К началу]
|
«— Жмите
НА попугаев, и окажитесь НАВЕРХУ —»
