|
Игры
Дух изобретательности
 Растолковывать суть рассмешившей нас шутки — занятие довольно скучное. И если комментарий важен для философов, то всех остальных людей он приводит только в уныние. Услышав его, начинаешь думать, что уже никогда больше не сможешь от души посмеяться. Такой же результат получается при объяснении того, в чем заключается удовольствие от игры. Слушаешь его и ощущаешь, что у тебя отняли радость, легкость и веселье. Неужели нет иной возможности понять подлинное значение игры?
Легче всего объяснить игру с точки зрения ее прикладного значения. Сколько раз говорилось, что игры детей и молодых животных — это практика для их будущей жизни.
Поднимая возню, щенята учатся приемам драки, которые им пригодятся в будущем. Мальчуганы в своих играх приобретают склонность к состязанию и навыки к коллективной работе. Девочки, играя в куклы, получают опыт, который им понадобится в годы материнства. Игры приносят пользу и взрослым, так как дают человеку необходимую разрядку, меняют жизненный ритм и обстановку, особенно если учесть, что в играх мы зачастую играем роль, которую хотели бы успешно сыграть при более серьезных обстоятельствах.
 Услышав подобные рассуждения об играх, мы можем потерять к ним интерес, и они перестанут быть ценными как для нас, так и для щенят. Они станут всего лишь бутафорией, прикрывающей элементы воспитания или лечения.
И вот в эту скучную атмосферу рассуждений, в этот «паралич анализа» приходят современные этологи, обладающие широким кругозором, располагающие доказательствами того, что утилитарное назначение игр всего лишь побочное явление, а настоящий их смысл совсем иной. Эти ученые повествуют нам об играх животных, но их рассказ звучит так, как будто речь идет о человеке. Само чтение таких новых объяснений настраивает нас на веселый лад.
Однако, прежде чем заняться рассмотрением теоретических выкладок ученых, давайте понаблюдаем за играми некоторых животных. Может быть, эти наблюдения помогут нам совершить новые открытия.
Во время полнолуния, наступающего после осеннего равноденствия, мы можем увидеть, как ведьмы летают на помеле. Они видны на фоне луны, размеры которой куда больше, чем перед осенним равноденствием, и которая так похожа на тыкву, посеребренную октябрьским заморозком. Попробуйте сосчитать этих ведьм, возникающих и исчезающих в лунном свете; возможно, вы насчитаете полсотни, а может быть, сотню или даже две. Вот они возвращаются и заполняют все небо! Кто же они, эти ведьмы? Посмотрите внимательнее на ту, что вырисовывается в потоке света. Ведь это белка-летяга!
Длинная ось ее туловища от остроконечного носа до самого кончика хвоста напоминает помело, а когда белка делает вираж то поднятая вверх передняя лапка — это голова ведьмы, а ее шерсть — развевающаяся одежда. Любой человек, наблюдающий полеты белок-летяг в потоке лунного света, начинает понимать, почему возник миф о ведьмах, летающих по небу в ноябрьский «день всех святых». Одюбон и Бахман пишут, что они наблюдали до двух сотен белок-летяг, которые одновременно летали взад и вперед и поднимались с верхушек дубов одного из лесов Пенсильвании.
К счастью, белки летают только по ночам, а следовательно, они неуязвимы для охотников (может быть, поэтому белки еще сохранились). Однажды в Джексон-холе я видела силуэт белки-летяги на фоне луны. До чего же этот зверек был похож на ведьму!
По своему строению белки-летяги более напоминают летучую мышь, чем птицу: так же как и у летучей мыши, у них есть покрытая мягкой шерсткой летательная перепонка, которая простирается от запястья до лодыжек. Летучая мышь может пользоваться ею как крыльями и не только летать со скоростью восьми метров в секунду, но и двигаться в любом направлении, в том числе подниматься кверху.
Конечности белки-летяги не приспособлены для взмахов. Только изменяя наклон туловища или хвоста, она может более или менее быстро планировать книзу и совершать повороты почти под прямым углом. Дальность планирования после отрыва от вершины дерева достигает сорока пяти метров, но продолжительность полета очень мала. Полет белки-летяги, хотя и совершается без особых физических усилий, требует большого умения управлять темпом снижения, выбирать направление и регулировать посадочную скорость, которая должна быть не слишком большой, если только белка не хочет сразу потерять поток воздушной струи.
Молодая белка на первых порах неуклюжа; все свои полеты она проводит на малой высоте и частенько шлепается наземь. Лишь через несколько месяцев она обретает сноровку.
Как белка совершает бросок? Забравшись на высокий сук, она плотно соединяет вместе лапы, вытягивает вперед свой небольшой острый нос и нацеливается глазами на отдаленную точку полета. Затем она начинает в нарастающем темпе раскачиваться взад и вперед, как бы набираясь сил, а может быть, и решимости, и вдруг прыгает в воздух. В тот же миг ее лапы оказываются широко растопыренными, «парашют» раскрывается, и белка начинает планирующий полет в намеченном ею направлении. Если на ее пути встречается большой сук, то она может сманеврировать вокруг него, но она не способна к быстрым поворотам и не в состоянии преодолеть густую листву. Заканчивая планирование, она взмахивает хвостом, который играет роль руля, и зацепляется за ствол дерева. Белка-летяга опускается на дерево всегда так, чтобы голова ее была направлена к вершине: спасаясь от врага, который может подстеречь ее на земле, она должна вскарабкаться наверх. Движения животного граничат с искусством, эта грациозность белки отлично используется ею при игре.
Вчера на глазах у молодой белки произошло нечто совершенно непонятное: все листья деревьев облетели. Лишь несколько часов бушевал ветер, но деревья полностью изменили свои вид. Обнажились стволы, и все деревья хорошо просматривались снизу вверх до самых вершин. Теперь возможно любое, даже вертикальное, передвижение! Как велик соблазн для юной белки, как ей хочется летать между обнажившимися ветвями деревьев. И хотя в этой смене пейзажа нет ничего нового для старых белок, но и они очень довольны.
Наступил сезон игр. Запасы корма на зиму собраны, жилье приведено в порядок, а молодежь достаточно подросла и может сама о себе позаботиться. Именно к этому времени с деревьев слетает густая листва, луна светит вовсю, и соседние белки словно заранее сговорившись, собираются вместе и начинают летать взад и вперед. Они садятся на голые сучья и слетаю с них, словно осенние листья. Вот тогда-то и начинается настоящий воздушный карнавал!
Совершенно иные по внешнему виду, но одинаковые по чувству удовлетворенности их участников игры десятка и даже более гренландских китов, прыгающих и бултыхающихся в летнюю ночь в океане в северных широтах. Находясь на мостике катера береговой охраны, пересекавшего Берингово море, я вместе с вахтенным начальником наблюдала за их игрой.
Обычно на фотографиях нам показывают огромные туши выброшенных на берег китов, похожих на гигантскую гору мяса. Однако, находясь в воде, киты удивительно гибки, их спинной хребет эластичен, а позвонки имеют свободную связь и сгибающиеся межпозвоночные диски. У китов даже ребра не имеют жестких сочленений со спинным хребтом и грудиной. Этот «механизм жизни» устроен так, что кит может изгибаться, гнуться и крутиться, словно он сделан из резины. Несомненно, что эта гибкость очень помогает животным преодолевать волны и подводные течения, но наряду с этим она дает киту возможность получать огромное удовольствие.
В Беринговом море можно наблюдать китов, кувыркающихся на поверхность воды. В то время как голова кита погружается в воду, мощная темная линия спины поднимается на поверхность и складывается почти пополам. Затем следует удар по воде огромными лопастями хвоста, какое-то мгновение они мелькают в воздухе, и спустя несколько секунд выныривает голова – кит делает выдох и, набрав свежего воздуха, снова повторяет кувыркание. Некоторые киты полностью выпрыгивают из воды. Кажется неправдоподобным, что это гигантское животное может целиком, включая лопасти хвоста, подняться над водой в вертикальном положении и находиться некоторое время в такой неплотной среде, как воздух. Перевернувшись в воздухе, кит вновь погружается головой в воду, причем погружение происходит так медленно, словно воздух обеспечивает киту состояние невесомости наравне с водой. Надо сказать, что эти прыжки происходят без малейшего всплеска воды – кит как бы волнообразно выходит из воды и медленно в нее опускается. Иногда погружаясь в воду, он ожесточенно молотит лопастями хвоста и выбрасывает фонтан воды в доказательство того, что кувыркание выполнено. Затем животное вновь выпрыгивает из воды и снова в нее погружается.
Наблюдая игру китов в чудесных вечерних сумерках, я думала о роде человеческом, о том, с каким трудом мы набираем скорость при ходьбе, беге и т.п., как мало совершенства в наших движениях, когда мы ныряем в воду, и как нелепо мы бы выглядели, если бы запросто кувыркались и плескались в воде. Правда, дети делают это очень охотно, если только родители не спешат привить им общепринятые правила плавания.
Из всех наиболее восхитительных возможностей, заложенных в движении, белки-летяги и киты располагают двумя: они легко перемещаются в воздухе и легко перемещаются в воде (это как бы намек на новую концепцию в объяснении игр).
Не только водная среда, но и земная твердь тоже имеет свои преимущества. В этом убеждаются веселые ягнята, когда резвятся на покрытых мягкой зеленью лугах. Олени тоже любят делать большие прыжки, они как бы парят в воздухе, и едва коснувшись мягкой лесной земли, устремляются в новый прыжок. Насколько я понимаю, они стараются подпрыгнуть выше окружающего кустаринка, чтобы увидеть подкрадывающегося врага, но зачастую они прыгают только ради удовольствия.
Даже американские бизоны, эти огромные животные весом в тонну и те любят прыгать! Сколько раз я наблюдала, как они бросаются в воду, затем взбираются на берег и вновь повторяют бросок.
Речные выдры так мастерски ловят рыбу, что обеспечение собственного пропитания не отнимает у них много времени. Зато они могут щедро тратить время на игры, причем наибольшее удовольствие они получают от скольжения. Сразу же после первых заморозков выдры начинают усиленно разгуливать вдоль берега и, совсем как малые ребята, разбегаются и скользят по прибрежной кромке льда. Так они могут прогуливаться на протяжении нескольких миль. Когда выдра находит подходящий сугроб или занесенный снегом скат, она надолго останавливается возле него и катается и скользит в компании нескольких своих приятелей. У животных такой счастливый вид, что на них нельзя смотреть без зависти.
В летнее время выдры используют для катания и скольжения берега рек и ручьев; они отдают предпочтение глинистым берегам, так как от соприкосновения с мокрой шерстью животных берега эти становятся как полированные. Одюбон и Бахман утверждают, что выдры сооружают летние катки шириной в несколько футов и тщательно очищают их от камней, мха, корней и других препятствий. Признавая, что умение создавать такие приспособления свидетельствует об удивительной сообразительности этих животных, авторы для убеждения сомневающихся пишут, что другие натуралисты наблюдали то же самое. Сетон-Томпсон определяет эту игру как «наслаждение скоростью, не требующей усилий». Лыжникам, мотоциклистам и детям, катающимся на салазках, такое ощущение знакомо. Часто другие животные, значительно менее инициативные, чем выдры, также используют свободное скольжение. Б.Б.Робертс в своих трудах о птицах Исландии описывает, как обыкновенные гаги мчатся через пороги. Нет сомнения, что они это делают только ради удовольствия: несясь по быстрой и бурлящей воде, они доплывают до спокойного места, затем посуху добираются до «старта» и вновь бросаются в поток.
Различные причуды в воде для уток привычны, поэтому нет ничего удивительного в том, что они катаются удовольствия ради по порогам. Гораздо интереснее сообщение И. А. Стонера о колибри. Оказывается, она делает то же самое. Это крошечное существо, казалось бы, самое неприспособленное к воде из всех птиц, как-то заметило в саду маленькую струю, вытекавшую из водопроводного крана, и решило использовать представившуюся ей возможность порезвиться. Колибри усаживалась на воду, и ручеек относил ее маленькое изумрудно-рубиновое тельце до конца своего течения, а затем птичка возвращалась обратно, чтобы еще и еще раз повторить неведомое раньше удовольствие (по-видимому, мы начинаем все ближе подходить к этологическому определению понятия игры).
Движение, с точки зрения человеческих понятий,— удовольствие простое. Но оно просто и по понятиям животных, а потому многие из них создали более сложные виды игр. Среди этих игр встречаются такие, которые по своей сути сходны с высшими психическими проявлениями, характерными для человека. Частичным доказательством такого утверждения могут служить игры, построенные на взаимодействии играющих, то есть требующие участия не менее двух игроков. Таких игр — великое множество.
Чаще всего это борьба. Многие животные получают удовольствие от «ненастоящего боя»; особенно этим увлекается молодняк. Рассказывая о животном мире Кении в книге «Страна без дорог», Пол Брук описывает игру двух львов: «Теперь и мы поняли, что этот взрослый лев с мощной темной гривой поджидает кого-то, лежа в траве. Приближаясь к нему, второй лев вдруг пустился рысью и с явным удовольствием встретился со своим приятелем. Они почесали друг другу шею, потом поболтали лапами в воздухе и в конце концов улеглись рядом. Зажмурив глаза от солнечного света, они стали в унисон покачивать головами».
 Психологи, изучающие животных, отмечают наличие сдержанности у тех из них, кто борется ради развлечения. Единственно определение, которое они дают этому явлению, ограничивается словом «самообладание». Однако теперь отсутствие ярости у играющих зверей объясняется по-иному. Поскольку в такую игру не вовлекается ни один из пяти основных инстинктов и поскольку эта игра не служит состязанием ради чего-нибудь определенного, то есть ради добычи, самки или захвата логовища, то не возникает и ярости.
Исследованием игр занимались многие ученые. Из их трудов нам известно, что примитивные народы, стоящие на низшей ступени развития, играют в такие же игры, какие распространены в любом пригороде современного города. Эти исследователи считают, что если в коллективной игре участники образуют круг, то они изображают либо сев, либо сбор урожая, либо свадьбу. Игра, при которых играющие выстраиваются в линию, имеют воинственную основу. То же можно сказать и об общепринятых детских играх.
Две из наиболее популярных среди детей игр встречаются и у рыб. Хорошо известно детская игра, в которой все играющие подражают движениям вожака, и именно эта игра служит развлечением у рыб. Они то вплывают в заросли водных растений, то выплывают из них, выпрыгивают из воды, будто для глотка воздуха, бесцельно рвутся вперед и проделывают все это, построившись в шеренги. Все, кто наблюдает за поведением рыб, обязательно вспомнят вереницу мальчуганов, подражающих движениям вожака, его прыжкам через канаву, ползанию в прибрежном кустарнике или скрытному передвижению в траве. Игра с подражанием вожаку распространена у многих животных, в том числе и у птиц, стоящих на более высоком уровне развития, чем рыбы.
Известна еще другая игра, свойственная всего лишь одному виду рыб. Она заключается в поддразнивании или задирании другого. Рыба брызгун способна выстрелить струю воды на несколько футов в высоту над водной поверхностью. Основное назначение такой стрельбы сводится к сбиванию в воду сидящих на прибрежных растениях насекомых. Когда брызгун содержится в аквариуме, он с удовольствием брызжет на тех, кто наклоняется над ним.
Многие посетители зоопарков не раз бывали обданы струей воды изо рта обезьяны шимпанзе. Эти обезьяны набирают полный рот воды из питьевого фонтана, а потом обливают зазевавшихся посетителей. Конечно, ничего хорошего в такой шутке нет, но те, кому довелось побывать по другую сторону решетки, там, где обитают обезьяны, поймут причину их соблазна.
Однажды я работала в Сан-Франциско, делая слепки с отпечатков ног животных для одного биолога, писавшего книгу на ту тему. Директор Флейшгакеровского зоопарка разрешил мне работать внутри вольер, где содержались дикие свиньи пекари медведи, еноты и другие животные. Впоследствии я стала входить также к слонам и зебрам. Если бы кому-нибудь пришлось долго находиться на территории вольера среди животных отличающихся большой живостью и подвижностью, то он начал бы удивляться людям, торчащим по другую сторону решётки. Как бесцветны их лица! Как однообразно их выражение! Какой безжизненной выглядит вся эта человеческая компания! Конечно, эти люди всего лишь зрители, а мы заняты своим делом, но, право, не следует негодовать на шимпанзе, пожелавшего хоть как-то оживить обстановку.
Многие животные любят поддразнивать. Я вспоминаю одну гудзонскую белку из тех, которых в горах Калифорнии называют «чикари». Она любила дразнить и донимать горного тетерева: белка подскакивала к нему и нахально щелкала зубами прямо у него перед носом. Это длилось долго, но пока тетерев раздувал свое оперение, так, что казалось, будто он сейчас взорвется, белка успевала отскочить в сторону.
В другом случае, когда я жила в Джексон-холле, объектом поддразнивания стала сама белка. Позади моего дома росли редкие сосны, отстоявшие одна от другой на слишком большом для беличьего прыжка расстоянии. И вот с вершины одной из сосен стал раздаваться задорный крик голубой сойки, который явно был адресов орудовавшей на земле белочке. Оскорбленная белка немедленно помчалась вверх по стволу, чтобы показать задире, кто здесь, на сосне, настоящий хозяин. Сойка подождала, пока белка подобралась почти вплотную, потом преспокойно снялась с места и перелетела на соседнее дерево. Белка молниеносно спустилась на землю и полезла за обидчицей, но сойка проделала тот же трюк и вновь оставила белку с носом. Так они обе перебегали с одной сосны на другую, пока не побывали на всех шести или восьми деревьях. Белка отлично понимала, что она одурачен, но ей явно хотелось поиграть в забавную игру, предложенную сойкой. Не приходилось сомневаться, что игра эта шла только ради удовольствия, чему способствовал кристально яркий зимний день. Мягкий свежевыпавший снег лежал на всех ветвях и сучках, и когда белочка прыгала, то во все стороны падали маленькие, блестящие звезды.
Некоторые животные любят головокружительную беготню и, вероятно, испытывают такое же удовольствие, как носящиеся по кругу и толкающие друг друга мальчишки. Горностаи гоняются друг за другом по кругу, изредка подпрыгивая и сталкиваясь в воздухе. Иногда одинокий горностай, как безумный, бегает по кругу, чтобы привлечь внимание своей будущей жертвы, но стоит только какой-нибудь белке или кролику зазеваться, как он немедленно переходит в нападение. Но когда несколько горностаев развлекаются беготней, то можно поверить, что у них нет и цели, кроме собственного удовольствия.
Недалеко от реки Делавер, в местах, где я живу, рано утром, когда солнце только начинает высушивать росу на траве, можно увидеть небольшие группы веселящихся диких американских кроликов. Одни прыгают вверх и вниз, другие бегают по кругу, зачастую проносясь под прыгунами. Оленята иногда прыгают один через другого, а моя эскимосская собака любит перескакивать через другую собаку, и чем та выше ростом, тем лучше.
Правда, эти прыжки носят несколько вызывающий характер, но прыгающие кролики, например, не замечают, пробегает ли кто-нибудь под ними во время прыжка или нет. Биологи усматривают в этом избыток сил. Возможно, мы также можем сказать, что кролики прыгают для удовольствия. Ведь в отношении детей это именно так!
Любимая игра животных — салочки. Играют не только вдвоем, но и целой компанией. Иногда можно увидеть настоящее «осаливание», хотя в ряде случаев животные только предполагают, что прикосновение было. Особенное пристрастие к игре в салочки питают копытные животные.
Один натуралист, приручивший американского лося, обнаружил, что лось стремился играть в салочки с детьми своего хозяина. Правда, ему в этом было отказано, так как при его прикосновении юные партнеры летели вверх тормашками. Тогда лось придумал для себя оригинальную игру в салочки при участии крокетного шара.
Если дети захотят играть вместе с какими-нибудь животными, то наиболее подходящими партнерами для них будут барсуки, так как их игра очень похожа на детскую. Барсуки любят кувыркаться на траве; они прыгают по-лягушачьи, совсем как мальчуганы. В Англии барсуки играют в игру «Кто в замке король» и так ее любят, что играют в нее ежедневно. Перед заходом солнца, в час, когда они выходят из нор, чтобы отправиться на поиски корма, они прежде всего идут по знакомой тропе к определенному пню или лежащему на земле дереву. Один из них влезает на пень или ствол, а остальные пытаются влезть туда же и спихнуть «короля». Так они играют час, а может быть, и больше, и королевское достоинство переходит от одного барсука к другому.
Американские барсуки исполняют шаркающий танец очень похожий на твист.
Барсуки вполне спокойно отнесутся к тому, что дети начнут с ними играть, так как они обладают редким среди зверей качеством устанавливать дружеские отношения с другими существами. Они позволяют койотам и лисицам селиться в их огромных, почти до сотни метров в длину, норах, и иногда барсук и его жильцы становятся неразлучными друзьями. Некоторые животные извлекают пользу, когда барсук — отличный землекоп — роет нору и выкапывает из-под земли суслика, но сам барсук никакой пользы от общения с этими животными не имеет и ограничивается лишь знаками внимания.
В Африке можно наблюдать содружество барсука с птицей медоуказчиком. Птица подает сигнал барсуку, а иногда барсук свистит птице, и когда они встречаются, то оба уже знают, что им делать. Птица показывает дорогу к дереву, где живут пчелы а когда барсук выгребет мед, то птица будет щедро вознаграждена воском, который она так любит.
Состязание в разных его проявлениях — типичный элемент групповых игр животных. И в этом нет ничего удивительного — ведь животные привыкли соперничать между собой ради достижения той или иной цели. Соблюдение очередности, о чем мы уже упоминали ранее, также сопутствует играм животных. Но однажды я наблюдала удивительное явление, которое могло было быть только у существ высшего порядка, а мне довелось его увидеть у самых простых грызунов, двух леммингов, которых я держала в неволе, когда жила на севере. Их игра казалась необычной, так как не была традиционной, и они придумали ее сами. Причем это была только игра и ничто другое.
Лемминги жили в виварии размером в восемь квадратных футов, две стенки которого были застеклены, а в третьей, фанер ной стене было прорезано отверстие, пройдя сквозь которое лемминги попадали в колесо диаметром около полуметра. Это колесо легко и быстро вращалось на шарикоподшипниках. Оно было настолько вместительным, что в нем одновременно могло бегать несколько леммингов, но так как лемминги бегают по-разному, то слабый бегун должен был уступать место более сильному. Однако двое леммингов из всех остальных бежали в одном темпе; сначала они вдвоем забирались в колесо и бежали вместе, а потом стали чередоваться. Вот лемминг номер один находится в колесе. Он становится в позицию впереди входного отверстия и бежит как бы по откосу. Его очень маленькие лапы передвигаются с такой скоростью что человеческий глаз улавливает только какое-то неясное мелькание, в то время как жужжание колеса слышно даже в соседних комнатах. Затем наступает очередь лемминга номер два. Он выскакивает из входного отверстия, шлепается на нижнюю часть колеса и постепенно продвигается вперед, пока не очутится несколько впереди лемминга номер один. Тогда последний уступает свое место и выскакивает в виварий. Там он бегает какое-то время взад и вперед по обломку леса-плавника, затем возвращается к отверстию, вскакивает в колесо и повторяет весь ритуал, который проделал сменивший его лемминг, лемминг номер два выскакивает в виварий, но вовсе не для того, что бы поесть или выпить глоток воды, и не для того, чтобы встретиться с остальными леммингами. Он в точности повторяет беготню своего предшественника по обломку плавника, а потом прыгает в колесо, чтобы продолжить вращение. Вот эти два лемминга могли до двадцати двух раз безостановочно проделывать одно и то же, не допуская ни малейших отклонений от принятого поведения. Любопытно, что они поддерживали точный ритм вращения колеса. В движении колеса чувствовалось как бы биение пульса — лемминги через определенное время на одно мгновение переводили дыхание. Интересно, что у обоих леммингов был одинаковый пульс и они вращали колесо с одинаковой быстротой. При этом соблюдалась такая равномерность, что по звуку я не могла различить время смены леммингов.
У леммингов не было ни распри, ни протеста по поводу того что один из них не хотел уходить из колеса, не было ни единого случая мошенничества. Игра прекращалась тогда, когда один из партнеров уставал и не возвращался из вивария. В этом случае второй лемминг продолжал вращать колесо еще одну-две минуты затем останавливал его и вскоре тут же засыпал.
Когда лемминги придумали эту игру, виварий стоял возле окна. Затем наступила суровая зима, и виварий был переставлен к внутренней стене помещения. Лемминги сразу же прекратили игру и только иногда поодиночке бегали к колесу. Весной, когда виварии снова был у окна, игра возобновилась.
Такое общение с животными помогает узнавать о них самое неожиданное.
В индивидуальных развлечениях, принятых у таких животных, как киты или белки-летяги, отсутствует элемент подзадоривания. Каждое животное делает то, что ему нравится, но его, очевидно, не покидает ощущение, что и окружающие его сородичи также пролетают сквозь ветви, прыгают или пляшут в воде. В таких играх не существует взаимных уступок, и каждый игрок должен выполнять элементы игры «по своим способностям», а это помогает ему обнаружить в самом себе нужные качества. Поскольку для победителя в играх создается особый статус, то такая игра не может считаться развлечением в чистом виде.
В коллективных действиях меньше соперничества, а потому они бывают по-настоящему игровыми. К таким играм относится согласованное плавание рыб косяками и кружение птичьих стай. До сих пор эти явления считают загадками природы, так как неизвестно, каким образом животным удается координировать свои великолепные, зачастую тщательно разработанные движения.
Иногда сидишь в лодке на спокойном озере и смотришь в воду освещенную солнцем, и вдруг обнаруживаешь удивительно красивое зрелище: десятки, а иногда и сотни почти прозрачных зеленых рыбок дружно плывут в воде, словно это один организм. Они напоминают струящийся поток воды, а по временам их можно принять за подводные растения. Посмотрите, как они делают поворот, как уплотняют внутреннюю сторону косяка и развертывают внешнюю. Обратите внимание на то, как одновременно они замедляют ход или застывают на месте. Это не игра в подражание вожаку, так как ни одна рыба не ведет за собой другую, да и движения рыб не одинаковы — они просто синхронизированы и образуют чудесный рисунок. Как рыбы этого достигают, какие средства связи используют? На этот счет существует много предположений, но нет единого общепринятого объяснения. Есть даже термин, определяющий такое поведение,— «аллеломиметика», означающий взаимное подражание, хотя и допускают, что рыбы не подражают друг другу.
Кружение птичьих стай тоже аллеломиметическое. Я вела наблюдение за полярными крачками на берегу Берингова моря. Летом каждый день, когда солнце в полночь склонялось к закату, огромная стая этих птиц поднималась в воздух и летала по сравнительно небольшому кругу, то удаляясь от берега, то приближаясь к нему. На одной стороне стаи белые брюшки птиц золотились под лучами солнца, а на другой - темные сине-серые их цвета почти сливались с сине-серым небом.
Кто знает, быть может, этот перелив красок, это мягкое чередование блеска и затухания тонов доставляло им удовольствие. А может быть, потребность в движении была единственной причиной их совместных действий?
Птицы, как и рыбы, не имеют одного вожака — это групповое действие (что хорошо известно всем наблюдателям птиц), но никто не знает, как оно возникает и каков его механизм.
Эти действия животных можно сопоставить с некоторыми действиями людей. Когда-то я принимала участие в кружке, исполнявшем «аллеломиметические танцы» (эти танцы возникли в Германии после первой мировой войны). Наш танцевальный кружок был организован в Сан-Франциско, он был чисто любительским и состоял из двенадцати юношей и девушек. Обязанности нашего руководителя сводились лишь к удару в гонг и объявлению темы следующего танца, например «Путешественники обнаруживают лесной пожар и спасаются бегством» или «Китайская погребальная процессия поднимается на холм» и т. п. Мы тогда не знали, какая тема будет нам предложена, никогда заранее не составляли либретто, но поистине удивительно, какая высокая организованность была у участников наших танцев. Некоторые зрители считали эти танцы великолепными, но я сомневаюсь, чтобы мы сознательно стремились к достижению эстетического эффекта.
По-моему, у нашей танцевальной группы, состоявшей из двенадцати человек, было всего лишь одно невысказанное, но живо ощущаемое желание: мы стремились выполнить все движения единообразно, и это как-то влияло на танцоров. Вероятно, мои описания субъективны, но должна заметить, что у всех было ощущение свободы. По-видимому, участники импровизирующего джаза чувствуют то же самое.
Групповые танцы некоторых птиц и млекопитающих отличаются разнообразием.
«Свободный» танец мы можем наблюдать у шимпанзе, которые любят ходить цепочкой вокруг какого-нибудь предмета сильно припадая на одну ногу и покачивая головой в каком-то ритме.
Вольфганг Келер описывает шимпанзе, изображавшего в таком танце клоуна: «Когда вся группа животных в полном восторге шагала вокруг ящика, маленький «Консул» выходил из круга, вытягивался во весь рост, ритмически всплескивал руками и каждый раз, когда толстуха Тшего проходила мимо него, шлепал ее по заду».
Что общего у танцующих обезьян, веселящихся белок-летяг, боксирующих львов и брызгающих рыб? Или, скажем, у барсуков, леммингов или кружащихся крачек, а также у мальчишек, пускающих воздушного змея, девочек, прыгающих в «классы», или мужчин, занимающихся парусным спортом? Все эти играющие живые существа находятся в одном состоянии — они ощущают свободу. Они свободны от настойчивых требований инстинкта. Мы хотя бы временно избавляемся от деятельности которая необходима нам, чтобы выжить.
Бесспорно, что большинство действий животных обусловливается инстинктом. Умные люди всегда признавали этот факт, и, когда машины прочно вошли в цивилизацию, мы даже обнаружили сходство между действиями машин и поступками животных. Мы начали говорить, что стоит лишь нажать на соответствующий рыгач — и животному не остается ничего иного, как автоматически выполнить приказ. Но мы знаем, что подобное суждение правильно лишь частично, и теперь все больше и больше отвергаем сходство безжизненных механизмов с живыми существами, которые осуществляют жизненный цикл: рождаются, воспроизводят себе подобных и умирают. У механизмов нет даже и этих вечных элементов жизни.
Если говорить о возможности выбирать ту или иную форму деятельности, то надо сказать, что у низших животных такой возможности нет. Они едят, спят, спариваются, приводят себя в порядок, придвигаются ближе к себе подобным или отодвигаются дальше от них, в зависимости от того, какой из пяти основных инстинктов в данный момент действует. Такое «механи ческое» поведение вполне уместно для лягушек, насекомых (в пределах того, что мы о них знаем), земляных червей, улиток и еще очень многих более примитивных существ. У более развитых животных мы обнаружим не только способность удовлетворять свои инстинктивные потребности, но и умение использовать свободное время. Располагая этим временем и имея более высоко-развитую нервную систему, они пытаются употребить эти преиму-щества, чтобы получить удовольствие.
Кружащий в поднебесье ястреб наглядно демонстрирует разницу между деятельностью, связанной с инстинктом, и развлекательно-свободной деятельностью. Понаблюдайте за ястребом, который сравнительно низко кружит над поляной. Он непрерывно меняет направление, ныряет вниз и взмывает вверх; очень может быть, что он заметил маленькую, едва движущуюся тень или же колыхание травы. Это может быть и живая добыча. А ястреб проголодался, и мы видим обусловленный инстинктом поиск пищи, необходимой пустому желудку. Мы не знаем, насколько ясно птица сознает свою потребность в пище, но так или иначе, сознательно или подсознательно, она охотится. И когда ястреб увидит мышь, он устремится вниз быстрее падающего камня.
Я провела несколько месяцев в калифорнийской Сьерра-Неваде на широком гранитном уступе, называемом Битл-Рок. Когда солнце заливало эти склоны, вечнозеленые леса отражали солнечный жар, поднимавшийся над светло-желтыми камнями. И вот ястребы очень любили парить в этих восходящих токах воздуха, достигая огромной высоты и совершая бесконечные круги. По этим кругам можно было определить воздушные границы Битл-Рока. На протяжении многих часов ястребы парили в этих воздушных потоках, причем летали они только ради развлечения. По-видимому, они не были голодны, а может быть, инстинкт голода проявлялся недостаточно.
В Лос-Анджелесе, где непрерывно снуют самолеты, перевозящие деловитых пассажиров, один телевизионный репортер интервьюировал группу людей, готовившихся к массовому полету на воздушных шарах с острова Каталина вдоль континента. Поскольку основное достоинство воздушного транспорта его быстроходность, то репортер был несколько озадачен полученными ответами.
«В чем заключается интерес,— спросил он, полетов на воздушном шаре? В чем их смысл и привлекательность?» «В них нет смысла,— ответил воздухоплаватель,— поэтому мы ими увлекаемся. В нашей стране, где все подвержено бешеной гонке и каждый человек только и делает, что мчится к цели, нам доставляет удовольствие отвлечься и спокойнейшим образом плавать в воздухе».
На следующий день они поднялись в воздух на своих приятных на вид полосатых воздушных шарах, напоминающих маленькие цирки шапито. Одна из воздухоплавательниц, некая Барбара Кейт, бабушка десятерых внуков, настолько хорошо ощутила суть этого развлечения, что отозвалась о нем так: «Чудесно чувствовать себя частицей ветра!» Но в тот день ветер был слишком порывист, он подхватил шар миссис Кейт и навсегда бросил его в бурное море. Подлинная игра часто бывает связана с риском; может быть, опасность обостряет восприятие и увеличивает притягательную силу игры? А вот ястребы, кружащиеся над Битл-Роком, не знают той опасности, и они действительно становятся частицей ветра, так как умеют уберечь себя от его резких порывов. Но и воздухоплаватели и ястребы играют в одну и ту же игру.
У психологов существует термин «сексуальные игры», но зоологи считают этот термин противоречивым. Подлинная игра свободна от инстинктивных стимулов, а взрослые партнеры в сексуальных играх не могут быть свободны от этих побуждений. Несомненно, что сексуальная игра может доставлять такое же удовольствие, как игра в салочки или состязание в борьбе, но она имеет свои границы. Она проходит как бы по узенькой тропинке, ограниченной инстинктом, и ведет к общеизвестному концу. Несмотря на то что она может быть очаровательной и забавной, у взрослых партнеров она никогда не бывает бесцельной.
Адольф Мюри так описывает игру двух влюбленных гризли: «Я увидел крупного темношерстного самца с огромной косматой головой, преследовавшего небольшую светлоокрашенную самку. Он все время подгонял ее вверх по склону, словно намеревался перегнать через вершину. Он неотступно следовал за ней по пятам, и, когда резкие очертания скалы скрыли самку, он галопом помчался вперед, чтобы перехватить ее. Однако она вернулась по собственному следу и, видимо, не намеревалась убегать. В полдень они улеглись на расстоянии двух десятков метров друг от друга. Несколько позже он стал рыться в земле в поисках корма, и тогда самка бросилась со всех ног бежать, словно она играла с ним в прятки. Погоня за ней продолжалась весь день».
О другой паре медведей он пишет: «Я видел их спаривание 20-го мая. Потом они большую часть времени проводили вместе и частенько принимались играть или бороться. Так длилось довольно долго».
Характер игры и ее продолжительность определяются самкой, а самец, несмотря на свою возбужденность, ощущает, что эта игра приведет к обычному концу. В противоположность сексуальной игре доктор Мюри описывает игру медведицы со своими медвежатами.
«Медведица каталась на спине, дрыгая всеми четырьмя лапами в воздухе. Передними лапами ей удалось ухватить нижние ветки ивы и подтянуть их к себе. Она была в игривом настроении, но медвежата стояли в стороне, и ей пришлось играть в одиночку. Затем началась веселая совместная игра, и медведица охотно принимала в ней участие. Иногда она по пятнадцать — двадцать минут лежала на спине, а медвежонок кусал ее за лапы, голову или за шею. Порой они становились друг против друга и притворно угрожали один другому оскаленными челюстями. Повидимому, медведице эта игра нравилась не меньше, чем медвежатам».
Это веселье, которое было подлинной игрой, могло принять любой оборот, уместный для медведей гризли. В нем не было правил, но было все, что принято у самостоятельно играющих медвежат. Они пытались столкнуть друг друга с дерева, передразнивали один другого, при падении кувыркались, возились, дурачились и делали то, что им подсказывало воображение.
 Хотя игра и не имеет определенной цели, в ней заложен элемент поиска, можно сказать, охота за неведомой добычей. Результат охоты даст удовлетворение, если он окажется для животного каким-то новым ощущением, новой и доставляющей радость формой движения, новой игрой со своими сверстниками или даже старой игрой, но с новыми вариациями. Чем неожиданнее новинки, тем приятнее и интереснее их находить, ходить вокруг да около, нащупывая уже кем-то и когда-то пройденный путь. Игра ведется наощупь, как бы вслепую. Но ведь люди давно признали достоинства такой игры, и поэтому во многих детских играх у участников завязаны глаза (например, при игре в жмурки).
В каждой игре элемент поиска — основная часть удовольствия, а может быть, и все удовольствие целиком. И как только основа забавы найдена, животные, так же как и люди, начинают придумывать вариации. Такое придумывание бесконечно.
По мнению У. Торпа, игра более высокоорганизованных животных всегда связана с элементом познания. Как мы уже говорили, простейшие животные ничего не изучают и ни во что не играют. Насколько мы можем судить, импульса к игре нет у животных, находящихся на более низкой, чем позвоночные, ступени развития. Наличие позвоночного столба, костная оболочка которого защищает спинной мозг, позволяет создать более совершенную нервную систему, а следовательно, ведет к более сложным формам поведения. Однако есть позвоночные, которые не играют; кажется, не играют змеи. Рыбы играют меньше, чем птицы, а птицы, по-видимому, меньше, чем лисицы, лисицы же меньше, чем шимпанзе или дельфины. Чем выше степень развития мозга, тем в большинстве случаев более развита игра. И чем больше развита игра, тем больше в ней признаков любознательности.
Тот, кто провел долгое время в глухих лесах и наблюдал за дикими животными, научился распознавать у них признаки любознательности. Животное, отправившееся посмотреть на все, что попадается ему на глаза, или понюхать то, что оно может обнюхать, ведет себя совершенно иначе, чем животное, отправившееся на поиски добычи или бродящее в поисках запаха сексуального партнера или же места, где можно было бы улечься и заснуть.
У животного, прогуливающегося по местности только из чистой любознательности, одна цель — лучше познакомиться с окрестностями. Чаще всего так бродит молодое животное, незнакомое с соседней территорией.
Импульс любознательности еще более заметен у взрослых животных, попавших на новое место. Очень сильно он проявлялся у двух моих эскимосских собак (обе они были потомками волков). Это были отлично воспитанные псы, обладавшие умением соблюдать все формы приличия, но, как только они приходили в чужой дом, их обуревало неукротимое желание познакомиться буквально со всем, что находилось в этом доме. Не причиняя вещам вреда, они заглядывали под все кровати, во все чуланы, любопытствовали, что находится за мебелью; их интересовало все, хотя нигде не было запаха, который мог бы воздействовать на собачьи инстинкты. Лишь осмотрев весь дом, они спокойно укладывались возле стула, на котором я сидела. Видимо, их любознательность была удовлетворена. Это проявление любознательности, ничего не давшее с точки зрения собаки, следует признать заслуживающим внимания.
Такая же бескорыстная склонность к получению информации была выявлена и у животных, находящихся в лабораторных условиях.
П. Кроукфорт обнаружил, что некоторые виды мышей даже прекращают драку, как только им представляется возможность удовлетворить любознательность. По мнению У. Торпа, гораздо легче изучать склонность животного к познанию окружающего, если это животное находится хотя бы в «полусвободных» условиях. Например, люди, увлекающиеся голубями, знают, что важно постепенно пускать молодых голубей на все возрастающие расстояния, так как изучение голубями местности увеличивает их способность правильно определять путь домой.
Некоторые животные удовлетворяют свою любознательность, находясь в спокойном состоянии, то есть ведут визуальное наблюдение (так его называют биологи). Высокоразвитые животные получают удовольствие от такого наблюдения. Как выяснили в интересном эксперименте Р. А. Батлер и Г. М. Александер, обезьяны готовы даже потрудиться, лишь бы получить возможность понаблюдать. При одном из экспериментов обезьян содержали в помещении, откуда они могли выглянуть лишь тогда, когда сами удерживали дверь открытой. И вот шесть макак-резусов, над которыми ежедневно по десяти часов кряду проводили опыт, тратили до сорока процентов своего времени, чтобы удерживать эту дверь... Несмотря на то, что их специально отвлекали показом бегающего по рельсам игрушечного поезда, они охотнее держали дверь открытой, если через нее была видна сидевшая снаружи обезьяна.
Тут возникают аналогии с человеком: конечно, небезынтересно посмотреть, как проходит мимо большой поезд, но куда больше удовольствия доставляет вид лыжника, съезжающего по склону горы. Я вспоминаю эскимосов, по соседству с которыми провела год. Когда охотник притаскивал убитого тюленя, мы все становились вокруг и смотрели на жену охотника, как она снимала с туши шкуру, и с удовольствием наблюдали за ее умелым манипулированием ножом.
Я думаю, можно согласиться с тем, что многие животные, находящиеся на более низком, чем приматы, уровне развития, получают удовольствие от наблюдения. Когда оленю удается оказаться в месте, где он чувствует себя в безопасности, где никто не может напасть на него с тыла, он не предается отдыху. Наоборот, у него появляется удивительная живость, и хотя он все время начеку, его глаза, такие выразительные и понимающие, показывают, что они замечают все безобидное и все подозрительное. Его уши все время настороже, а ноздри остро различают доносимые ветром запахи. Неужели эти ощущения не доставляют оленю удовольствия? Трудно этому поверить.
Волки на Аляске любят подолгу лежать на вершине холма, полузакрыв свои всевидящие, золотистого цвета глаза. А вот уши и ноздри их в непрерывном движении. Определяя такой способ наблюдения как визуальный, биологи исходят из того, что, наблюдая, большинство людей сначала смотрят, а потом слушают и прежде слушают, а потом принюхиваются. Говорят, что девять десятых людей быстрее всего воспринимают что-либо на глаз, одна десятая — на слух, и люди в основном игнорируют запахи, за исключением запахов кухни и дыма, предупреждающего нас о возможности пожара. (Тем, кто удивляется, почему садовые цветы потеряли прежнее благоухание, можно сообщить, что селекционеры всячески добиваются уменьшения аромата цветов, так как полагают, будто запах цветов способствует аллергии. На самом деле виновница аллергии — цветочная пыльца, проникающая в нос.)
Некоторые животные, находясь в состоянии покоя, изучают окружающее посредством обоняния гораздо интенсивнее, чем визуально. Это характерно для медведей, и такой способ изучения для них не менее интересен, чем для обезьян, наблюдающих за движением игрушечного поезда.
А вот еще один вид познавательной игры — прикосновение к разным предметам. Некоторые животные обычно трогают предметы ртом или клювом. Это объясняется их практическими навыками при еде или при постройке гнезда. Но мы сейчас будем вести речь о манере животных трогать предметы, чтобы позабавиться ими. Многие животные ищут, какое развлекательное применение они могут найти для той или иной вещи.
Есть птицы, которые любят разбрасывать во все стороны ветки, куски мха и сосновые шишки. А хищники даже набрасываются на предмет своей игры. Австралийская белокрылая клущица сочетает развлечение ветками и листьями с игрой «делай вслед за мной». По наблюдениям Ричарда С. Петерсона, детеныши морского котика ныряют на дно, притаскивают оттуда ветви ламинарии, потом их подбрасывают и рвут на части. Дельфины на морской научной станции во Флориде изобрели множество игр с перьями пеликанов, обитавших в тех же бассейнах. Один из дельфинов доставлял перо к тому месту в бассейне, где вода вливалась в него из трубы. Отплыв от этого места подальше, дельфин дожидался, пока перо не очутится возле него, и тогда он бросался его ловить.
Дельфины очень любят играть с людьми, которые наблюдают за ними. Предметом их игры часто становится рыба: дельфин бросает ее наблюдателю, а тот должен поймать и снова бросить дельфину. Надо отметить, что от этой игры человек устает гораздо скорее, чем дельфин.
Игры с каким-либо предметом всегда очень нравились приматам. Ричард Каррингтон описывает, как его любимица-обезьяна, до того как съесть апельсин, подолгу крутила и вертела его в руках. Игры у приматов очень занимательны. Например, шимпанзе дали бамбуковую палку: что с ней можно сделать? Можно колотить ею по полу,— это производит замечательный шум, и этот шум будет особенно хорош, если вызовет чье-либо изумление. Такой палкой можно ткнуть приятеля, а если он ухватится за другой ее конец, то надо будет побороться за право удержать ее. Затем ею можно покрутить в воздухе, а также использовать как трость. Наконец, с помощью палки можно беспечно скакать! А вот если две палки, что тогда? Получив вторую палку, шимпанзе вскоре обнаруживает, что меньшая несколько тоньше и отлично вставляется в первую — тогда эта первая становится куда длиннее. С ее помощью можно сбить банан, лежащий на полке-кормушке, а эта полка расположена высоко. Следовательно, соединенные палки становятся орудием.
У высокоразвитых животных игра может вызвать ценные открытия, однако надо сказать, что по поводу назначения игры биологи пока дискутируют. Некоторые из них считают, что всякая деятельность животного направлена к тому, чтобы раньше или позже удовлетворить основные инстинкты. По их мнению, животные, «бесцельно» бродящие в окрестностях, изучают места, где они впоследствии могут найти пищу, самку (или самца), место для своего обитания или своих сородичей. Несомненно, что «скитание» животного может привести к таким результатам, но разве это единственная цель в их познавательной игре? Так называемые психологи-динамисты, вероятно, ответят на этот вопрос положительно, ибо они относят к «познанию» и созерцание животным окружающей среды, и манипуляцию предметами.
[К началу]
|
«— Жмите
НА попугаев, и окажитесь НАВЕРХУ —»
