ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ

   Я думал, мы близки к завершению всех работ. Но я рано успокоился. Оказывается, целая проблема наступала нам на пятки. Я узнал об этом, когда стали подсчитывать, сколько брать с собой провизии. Она нам потребуется в основном на остановках. В самой же кабине, летящей со световой скоростью, провизия не нужна, потому что время в ней равно нулю. Поэтому все жизненные процессы остановятся и, хотя мы будем живы, в нас ни одна клетка не шевельнется, ни один нерв не дрогнет. Для этого нужно время. Мы будем живы, но думать и соображать не сможем. Чтобы мыслить, нужно время, а его нет. Если мы думать не будем, кто же даст приказ "дергать" нити тяготения? Бессмысленно отправляться. Правда, мы будем вечно живы. Но какая же это жизнь!
   Сколько, черт подери, вопросов! А ведь человечеству рано или поздно придется их решать. Мне стало стыдно, что я так расхвастался перед Марлисом и остальными. Я уж не говорю о своих помощниках.
   Поручив Квинту с Тоником изготовлять точные приборы, аппаратуру и механизмы по готовым чертежам, мы с Ужжазом стали усиленно экспериментировать. В бога я не верю, но само небо послало мне Ужжаза. Не знаю, что бы я без него делал. Самая правильная в мире пословица: ум хорошо, а два лучше.
   Задача была предельно ясна – создать в кабине автономное, свое собственное замедленное время.
   Как я уже говорил, у меня было предположение, что время, как одна из форм существования материи, состоит из своеобразных частиц – времятонов. Мы были обязаны их открыть. И мы открыли их. Легко сказать, открыли. А сколько, например, лично я здоровья потерял? Ужжаз в этом отношении был крепче меня.
   Времятон – это почти точка в геометрическом значении слова, то есть то, что не имеет ни длины, ни ширины, ни глубины. Но это вовсе не предел делимости материи. Если двум таким точкам сообщать одну из указанных величин, например, длину, они соединятся и, став как бы тяжелее вдвое, уменьшат свою скорость, которая равна кубу скорости света. Я ее не измерял (попробуй, измерь), таков был результат вычислений. С уменьшением скорости замедляется и время.
   Самое главное, нужно утяжеленные времятоны пустить в кабине по кругу, иначе они безвозвратно улетят по прямой в бесконечность. Для их движения преград вообще не существует. Важно дать времятонам первоначальный толчок. Тогда уж никто и ничто не собьет их со своих орбит. Когда они начнут двигаться по кругу, основная масса будет лететь у стенок, к центру их будет меньше и, наконец, в самом центре вообще не будет. В этом есть своя выгода. Если находиться у стенки, время будет замедленно в два раза, чем дальше от нее, тем более замедленно и в центре оно равно нулю. Получаются своеобразные временные пояса. Таким образом можно регулировать ход времени, приближаясь или удаляясь от стенок кабины.
   Механизм взаимодействия времятонов с телами я не выяснял. Некогда. Это просто их особенность, качество, которое мы воспринимаем как время.
   При встрече гравитона с антигравитоном происходит аннигиляция и рождаются четыре времятона. Но так как они и без того всюду есть, то рожденные времятоны соединяются с имеющимися и увеличиваются вдвое, что нам и нужно было. Я говорю это просто, а на самом деле тут сплошная абстракция. Долго бились, как сообщить времятонам круговое движение. Был момент, когда я уже отчаялся и думал, что это вообще неразрешимо. Однако Ужжаз молодец. Он не дал мне впасть в отчаяние, он охладил меня, осадил и поставил на место. Я благодарен ему за это. Да, нет предела ухищрениям ума человеческого. И мы добились своего. Эксперимент был очень тонкий и ответственный, отклонение от точного расчета не превышало двадцать восьмой цифры после запятой. Зная, что пространство, суть гравитоны, искривляется, мы искривили, придали вихреобразный вид полям тяготения и антитяготения. В момент искривления гравитоны столкнулись с антигравитонами и произошла аннигиляция. Рожденные времятоны повторили их конфигурацию. Время замкнулось. Это была большая победа над силами природы. Я не поверил, когда узнал, что мы решили эту недосягаемо трудную проблему в три месяца. Они пролетели для меня, что трое суток. Я похудел и осунулся, зато получил небывалое внутреннее удовлетворение. А что может быть лучше этого! Ужжаз, могучий ум которого получил достойную работу, тоже был очень рад. Не дремали и Квинт с Тоником. Я остался ими доволен. Они, не жалея себя, не досыпая, в точности выполняли порученное им дело.
   Приходила несколько раз Лавния, а о чем мы с ней говорили – не помню. Эти времятоны забили все ячейки моей памяти.
   Но не успел я насладиться нашим триумфом, как наступило разочарование. Ужжаз нашел одно серьезное упущение, которое в будущем привело бы к неминуемой катастрофе. Он скромно сказал "образуется" и ушел в соседнюю комнату думать.
   – Ты что-то приуныл, Фил? – спросил Квинт.
   – Видел ли ты когда-нибудь водяную струю, бьющую из брандспойта?
   – Однажды, издалека, когда тебя искал.
   – Если пожарник резко наклонит брандспойт, струя прерывается, правильно? Она идет веером, потому что состоит из отдельных частичек воды, она не твердая.
   – Это понимают даже животные.
   – А луч, который нас понесет, состоит из отдельных тепловых квантов, значит...
   – Я понял, не продолжай. Луч тоже прерываем. Когда дадим команду на поворот иразера, он, конечно, повернется, но луч-то прервется, и новые порции тепла пойдут в новом направлении, а мы, Фил, останемся на огрызке луча. У-у. Что же теперь?
   – И не из таких положений находили выход, – встряхнулся я. – Продолжим работу.
   Мне все же удалось добиться, чтобы инфракванты всего луча одновременно как бы напрягались, правда, ненадолго, всего на пятьсот наносекунд, но этого времени достаточно, чтобы успеть повернуть иразер. И то, что луч в этот момент выгнется дугой – неважно, главное, он не прервется. Он тут же восстановит свою прямолинейность. Ужжаз пожал мне руку и сказал "неплохо". Он не стыдился, что сам не смог решить задачу. А я, конечно, не зазнавался.
   Осталось сделать приемник, позволяющий принимать изображение прошлого – хроноскоп. Изготовить его мог бы любой радиотехник, но изображение получилось бы плоским, черно-белым и ограниченным рамкой. Я с этим мириться не мог. Уж делать, так делать.
   Волны, несущие изображение, слабы и невидимы. Их забивают электромагнитные волны звезд. Мы построили мощный усилитель, который посторонние волны заглушал, а нужные нам усиливал. Если регулировать вручную – затратятся часы, электронный же настройщик делал это в доли секунды.
   Не забыли мы на всякий случай сделать и оружие: кто знает, с чем придется встретиться. Пистолеты, заряженные нуль-пространством и фотонитом с резонатором, получились легкими, компактными и безотказно действовали.
   Кажется, было все подготовлено и проверено, но я чувствовал: что-то еще упущено, что-то важное и необходимое. Оно не давало мне покоя, грызло по ночам, оно могло стать впоследствии роковым, и я не мог покинуть Землю в таком состоянии. Я должен быть абсолютно уверен в безопасности путешествия. Я еще раз со всей тщательностью и скрупулезностью проверил, готовы ли мы к старту. Готовы. И на время полета все предусмотрено. А что нас ожидает при возвращении на Землю? Вот где причина моего беспокойства. Всесторонне обмозговав этот вопрос, я пришел к выводу: нужен преданный, умный, пробивной, разворотливый человек. По опыту зная, что такого не найти, я опечалился. Тоник для задуманного мною дела вряд ли подойдет, на Квинта тоже опасно положиться. Да, но ведь есть Ужжаз! Лучшего человека и желать не надо. Если он согласится, это же великолепно.
   – Мне нужно с вами серьезно поговорить, – сказал я ему, когда Квинт с Тоником разрабатывали компактную схему размещения груза в кабине. – Дело, которое я предложу, перевернет всю вашу жизнь.
   – Она уже перевернута.
   – Перевернется еще более.
   – Говорите.
   – Что, по-вашему, будет с человечеством через пятьдесят тысяч лет? – начал я издалека.
   Ужжаз удивился.
   – Признаться, как-то не задумывался над этим.
   – А как по вашему, смог бы человек нашего столетия понять человека того будущего? Нашли бы они общий язык?
   – М-м. Я задам себе этот вопрос в другом варианте. Смог бы нас понять поздний неандерталец или даже кроманьонский человек? Пожалуй, нет. Возможно, его удалось бы научить читать и писать, но это был бы, наверное, предел. Во всяком случае он не стал бы полнокровным членом общества. В интеллектуальном отношении он никогда бы не приблизился к нашему современнику. Его мышление примитивно. Жизнь для него стала бы тягостным, кошмарным сном. Убежден, что объявись он по мановению волшебной палочки среди нас – с условием, чтобы никто об этом не знал – ему было бы уготовано прочно и навсегда место в психиатрической больнице.
   – В принципе я с вами согласен, и вы подтверждаете мои опасения. Еще нужно учесть, что путь к цивилизации был длителен, много тысячелетий человечество развивалось очень медленно, оно почти топталось на месте. Интенсивное развитие шло в последние две-три тысячи лет. Особенно большой скачок произошел за последний век. Человечество развивается все стремительнее. Чего оно достигнет, добьется и узнает через его лет? Это еще можно предсказать. А через тысячу лет? Тут и воображение не поможет. Ну, а через пятьдесят тысяч? Не окажемся ли мы в том обществе еще в худшем положении, чем неандерталец в нашем.
   – Сложный вопрос. – Ужжаз вынул большой серый платок и вытер лоб.
   – Объясниться мы с ними безусловно не сможем. От нашего языка, вероятно, не останется и следа. Он слишком бледен и первобытен по сравнению с языком будущего. Их обыкновенный пятилетний ребенок средних способностей будет знать больше, чем нынешний академик. А какими знаниями будут обладать их академики? Перенесись я сейчас в пятьсот двадцатый век, я оказался бы в положении нашего дошкольника, не знающего таблицы умножения, но которого заставляют учить интегралы и квантовую механику. Много ли он поймет? Да ничего.
   – Простите. Наш разговор имеет отношение к моей дальнейшей судьбе?
   – Имеет. Вот, скажем, в том далеком будущем живет человек, хорошо знающий наш язык, уровень развития науки и техники и вообще прекрасно понимающий нашего современника. Смогли бы мы с помощью этого посредника войти в тот мир, понять его и стать такими же полноценными людьми?
   – Думаю, что да. Он бы намного облегчил и ускорил наше сближение.
   – Вы бы хотели стать таким человеком? – в упор спросил я.
   Ужжаз в волнении снял колпак и очки.
   – Я... не совсем понимаю вас. К чему это?
   – Сейчас поймете. Не секрет, что мы вернемся на Землю через тридцать-пятьдесят тысяч лет, и я хочу, чтобы вы были нашим посредником, помогли бы нам вступить в контакт с человеком будущего.
   – Знаете, а это любопытно. Каким образом?
   – Погруженный в жидкость с низкой температурой в специальном батискафе, спрятанном в надежном месте, вы будете находиться в состоянии анабиоза, при котором, как известно, все жизненные процессы организма сильно заторможены. Раз в столетие механизм пробуждения возвращает вас к жизни, и вы десять-двадцать суток активно вращаетесь среди людей нового поколения, всем интересуетесь, узнаете, запоминаете, мотаете на ус, схватываете на лету. За один век язык сильно не изменится. По истечении указанного срока вы снова впадаете в анабиоз и через столетие, которое пролетит для вас как одна ночь, вновь пробуждаетесь на десять дней. Опять общаетесь с людьми, учитесь, фиксируете, сопоставляете и запоминаете, становитесь своим человеком в этой эпохе, и опять в анабиоз и опять пробуждение, и так все пятьсот веков. Таким образом, незаметно для самого себя вы постепенно приблизитесь к человеку будущего. На это у вас уйдет в виде пробуждений в общей сложности около пятнадцати лет. Возвратившись на землю, мы сразу находим вас, и вы помогаете нам вступить в новую жизнь. Я обрисовал все в общих чертах. Техническую сторону и подробности мы разработаем вместе. Вы согласны?
   Ужжаз не колебался.
   – Согласен! Вот моя рука.
   – Я не сомневался в этом.
   Узнав о новой роли Ужжаза, Квинт немного повозмущался, что сам не мог догадаться о необходимости иметь посредника и хлопнул Ужжаза по плечу:
   – Я давно говорил: вы смелый человек!
   Мы вообще мало спим, но Ужжаз как всегда встал раньше всех. Он умылся, напялил колпак, сделал зарядку, когда проснулся я.
   – Как скоро приступим к делу? – сразу спросил он.
   – После завтрака.
   Когда все уселись за стол и осушили по три чашки кофе, я сказал:
   – Дело не так просто, как мне думалось вначале. Оно было бы проще, если бы Ужжаз впал в анабиоз всего на сто лет. Построить батискаф, конечно, нетрудно.
   – Вот именно, – не удержался Квинт. – Детские шалости.
   – Понимаю, – сказал Ужжаз. – Он получится громоздким и тяжелым. Где бы мы его ни спрятали, трудно сказать, что будет в этом месте через тысячу лет и тем более через пятьдесят тысяч. В общем, в любое из моих пробуждений может случиться так, что батискаф потребуется перенести. Разве смогу я это сделать?
   – Для уменьшения габаритов, – подсказал Квинт, – мы сделаем для вас такой маленький саркофаг.
   – Помолчи! Да, Ужжаз, необходимость переноски может возникнуть где бы мы вас ни спрятали. Конечно, батискаф можно сделать из фотонита. Он будет легким, но все равно останется большим, жестким и неудобным. Можно оставить вам самоуправляющуюся машину, но ее вид к тому времени станет таким допотопным, что она будет предметом любопытства и насмешек, особенно в городе. Нам ничем нельзя рисковать. Кроме того, вас, находящегося в состоянии анабиоза, за сто лет могут случайно найти. Но пока я говорил, я кое-что придумал. Вы, Ужжаз, изобретете такую штучку, чтобы она, скажем, в том же батискафе, то есть примерно в семи кубических метрах воздуха уничтожала всех микробов и вирусов. Понимаете? Всех. Это по вашей части. Но чтобы эта штучка весила граммы и чтобы ее работы хватило на несколько сот раз. Справитесь?
   – Раз надо, должен справиться.
   – Справитесь, – сказал Квинт. – Вы на острове не такими масштабами ворочали, а тут граммы.
   – Вы, Квинт и Тоник, разработаете и построите гравитопреобразователь, способный уравновесить восемьдесят килограммов и еще гравитодвигатель, могущий нести указанный вес со скоростью двести километров в час.
   – Но, Фил...
   – Ты же ворочал не такими масштабами. Забыл клопомуху? Самоуправляющаяся машина, гравитопреобразователь кабины – смотри, копируй, уменьшай, и чтобы эти две штуки вместе не весили и килограмма. Все!
   – А ты, Фил?
   – У меня свое дело. Без работы не останусь.
   Квинт с Тоником убежали в подвал. Ужжаз сидел над листом чистой бумаги и задумчиво грыз кончик карандаша, а я ушел в темный чуланчик думать.
   Шли дни. За обедом говорили обо всем, только не о работе, но было видно, что все довольны.
   Первым ко мне, держа на раскрытой ладони маленький пистончик, подошел Ужжаз.
   – Готово.
   – Отлично. Испытан?
   – Негде. Но я ручаюсь.
   – Все, Фил! – заорал Квинт. – Смотри. Оба весят девятьсот граммов.
   – Молодцы. Теперь посмотрите мое произведение.
   Я вынул трубочку, на одном конце которой имелось незначительное утолщение. Я стал в нее спокойно дышать. Выдувался шар.
   – А это что? – спросил Квинт.
   – Смотри и молчи.
   Я дышал, шар рос. Вот он уже с арбуз. Я дышу, а он растет, растет, становится темно-зеленым, уже метр в диаметре, полтора, и когда стал выше меня, я выпустил изо рта трубочку и навернул на нее колпачок. Трубочка закачалась на шаре.
   – Что за пузырь такой большой? – спросил Квинт.
   Все обошли его вокруг.
   – Этот шар и есть батискаф. В нем Ужжаз проведет тысячи лет.
   – Батискаф!? – удивился Ужжаз.
   – Так его же ткни, и он лопнет, – сказал Квинт.
   – А ты попробуй.
   Квинт ткнул. Все сжались, ожидая мощного хлопка, но палец свободно вошел в шар.
   – Я тебя все равно продырявлю!
   Квинт без усилий всунул в него всю руку. И ничего.
   – Какой вредный пузырь. Не лопается.
   – Вы, наверное, догадались, – сказал я. – что это пленка со сверхсильным поверхностным натяжением. Смотрите, я захожу в шар, – я наполовину вошел в него, – пленка, конечно, порвалась, но порванными краями она как бы прилипла к моему телу. Я прохожу дальше, и вот я в темноте, значит, внутри шара. Пленка за мной сомкнулась. Видите, там торчит трубочка, в которую я дул? И вот ее нет. – Я взял трубочку за торчащий конец, вынул из пленки и тут же вышел обратно.
   – Вот так пузырь, – сказал Квинт.
   – Поздравляю вас, Фил, – протянул руку Ужжаз.
   – Этот шар никогда не лопнет. Пропустит внутрь себя что угодно, но не лопнет.
   – Значит, он так и останется шаром?
   – Нет. Ту же трубочку я наполовину вталкиваю в шар и отвинчиваю колпачок. Воздух уходит, шар уменьшается.
   Минуты через четыре его не стало: он превратился в незначительное утолщение на конце трубки.
   – Теперь ясно? Вы, Ужжаз, надуваете батискаф, входите в него, и уничтожаете всех микробов и вирусов. Полная стерильность. Включаете аппараты охлаждения и усыпления и одновременно гравитопреобразователь. Он уже готов. Так, Квинт? Ну вот... Вы становитесь невесомым, значит, жидкость отпадает.
   – А для чего невесомость? – спросил Тоник.
   – Чтобы бока не отлежать, – ответил Квинт.
   – Он правильно сказал, – продолжал я. – Таким образом, Ужжаз, вы погружаетесь в анабиоз. Все это время радиоактивный кобальт создает в аппарате пробуждения радиацию и ровно через сто лет ее доза настолько повышается, что в специальном реле усики биметаллической пружинки нагреваются, растягиваются и замыкают цепь, в результате чего аппарат пробуждения включается. Вы просыпаетесь, берете в руки аппараты и гравитомашину – мы постараемся сделать ее компактной, например, в виде стульчика – и выходите наружу. Вставляете в шар трубочку, выпускаете из него воздух, трубку в карман – смотрите не потеряйте – садитесь на стульчик, то есть машину, и едете в город. Приехали, из стульчика получился чемоданчик, кладете в него аппараты – для облегчения они будут сделаны наполовину из фотонита – и окунаетесь в новую жизнь. Как договаривались. Вышел срок – обратно в анабиоз на сто лет.
   – Почему я вас раньше не знал? – сожалеюще сказал Ужжаз.
   – Ладно. Меры предосторожности: в случае приближения к шару постороннего тела аппарат пробуждения автоматически включается независимо от дозы радиации. Вы пробуждаетесь и принимаете меры. Кроме того, аппарат рассчитан на срабатывание в момент нашего возвращения на землю. В нем будут реле с закодированным радиошифром. У вас будет микрорация, чтобы мы могли сразу друг друга найти. Ясно?
   – Еще как.
   – А теперь за работу!
   Работа бурлила вовсю.
   Наконец все было опробовано, проверено, испытано. Ночью решили покинуть город, держа курс к северному полюсу.
   Почему к северному? Да потому, что изображение бумаг Бейгера отразилось с северного полушария.
   – Ну, Ужжаз, – сказал я после обеда. – Давайте собираться. Пришло время. Мы должны убедиться сами, что вы погрузились в анабиоз вне пределов квартиры.
   На самоуправляющейся машине мы все выехали к карстовым пещерам и в одной из них, самой крайней и непримечательной, где вечно царил покой, мрак, холод и сырость, куда самого заядлого туриста под страхом смерти не загонишь, в дальнем углу, в нише, мы выдули шар. Взволнованный Ужжаз неуклюже обнял меня, снял колпак и бросил его через плечо:
   – До встречи!
   – До встречи, Ужжаз! – мне чертовски захотелось всплакнуть.
   – До скорой, через пятьсот веков, – сказал растроганный Квинт. – Мы быстро. Туда и обратно.
   – До встречи, – дрогнувшим голосом сказал Тоник.
   Ужжаз на мгновенье застыл, свел брови и смело шагнул в батискаф. Послышалось едва слышное гудение. Через три минуты оно смолкло.
   – Наш добрый, перевоспитанный Ужжаз в анабиозе, – сказал я. – В машину. К тебе, Тоник. На прощальный ужин. Мать предупреждена?
   – Да, она ждет.
   Лавния сидела в кабинете Бейгера за его столиком, подперев подбородок кулачками, и смотрела в одну точку.
   – Мама, – подошел к ней Тоник.
   Она схватила его руку и прижала к своей щеке.
   – Зачем его нежить? – сказал Квинт. – Он мужчина. Он скоро в космосе будет.
   Лавния непонимающе посмотрела на Квинта, встала и пригласила всех к столу.
   Прощальный ужин не ладился. Веселыми были только Квинт да младший брат Тоника. Они сразу нашли общий язык. Квинт, захлебываясь, болтал о разных пустяках, не стесняясь хохотал, не забывая при этом подцеплять вилкой самые аппетитные кусочки баранины.
   Незадолго перед уходом я отозвал Лавнию в сторонку.
   – Я уже вам говорил и еще скажу. Не теряйте надежды. Пусть мы улетим, но только вот что: вы еще увидите и Тоника и Бейгера. Как, каким образом, я совершенно не знаю, но мне это подсказывает чутье. А я ему верю так же, как верю, что на Землю еще будут падать метеориты. Испытано уже.
   – Если бы так, – вздохнула Лавния.
   – Оно так и должно быть. Верьте! Не хороните мужа раньше времени.
   С наступлением темноты мы распрощались и покинули гостеприимный дом.
   – Береги себя, сынок! – раздалось вдогонку традиционное материнское напутствие.
   Все было проверено окончательно, и мы стали собираться в дорогу. Кузов машины сняли, на его место на специальных подставках закрепили спущенную с крыши кабину и осторожно, чтобы не разбудить соседей, начали носить оборудование: иразеры, инструмент, материалы, запасы воды и продовольствия. Квинт через люк принимал груз и по схеме размещал его в кабине. Кое-что, для сохранения центра тяжести, клал в машину.
   Соседей все же разбудили. Тетя Шаша потихоньку выглянула в коридор, когда я нес скафандр. Увидев меня одного, она осмелела и вышла в наспех накинутом халате.
   – Фил! Слушайте меня. Чтоб завтра же коридор был побелен! Слышите? Побелен. Завтра же! Это вы всегда грязь разводите. Сначала один разводили, потом этот, похожий на манекен, квартирант появился, потом еще один, почти мальчишка и, наконец, еще один в этом дурацком колпаке. Хватит! На вас не набелишься.
   Конечно, я мог бы сказать "хорошо" и не побелить. Ищи меня завтра. Но я не такой и поэтому решил организовать побелку сейчас же.
   – У вас извести не найдется?
   – Чего-о? А кисть вам не нужна? С палкой?
   – И кисть тоже, и если можно – две.
   Тетя Шаша соображала минуту, другую, потом решительно пересекла коридор и подала знак смиренно стоявшему за дверью дяде Коше. Вмиг известка и кисти были вынесены. Подошли Тоник с Квинтом, я дал команду, и мы принялись за дело. Через час коридор сверкал чистотой. А еще через пятнадцать минут мы сидели в машине.
   Жалко было оставлять ядроскоп и с собой не возьмешь: слишком громоздок. Шар с законсервированным атомным взрывом пришлось взять. Куда ни спрячь, люди со временем его обнаружат и найдут способ вскрыть. Тогда катастрофа будет неизбежна.
   Шла последняя минута. Я мысленно прощался с родными местами.
   – Этот маленький баллончик в ногах мне мешает, – сказал сидевший на заднем сидении Тоник. – Возьму его на колени. Вы не слышите, где это свистит? Надо, наверное, вентили при....
   – Слышим, – ответил Квинт. – Это вон в мастерской фланцевое соединение воздух пропускает.
   – Как устроился, Тоник? – спросил я. – Удобно? – Никто не ответил.
   – Тоник, слышишь?
   Я повернулся. Его не было. А ведь только что здесь сидел.
   – Он куда-то спрятался, – предположил Квинт. – Ему пошутить захотелось.
   Нет, он не спрятался и не ушел никуда. Я уже догадался. Неприятно защемило в груди. Я перегнулся через спинку сидения и достал баллончик. Так и есть.
   – Вот что, Квинт. Надо крепиться и слезы не распускать. Полетим вдвоем.
   – Он испугался? Сбежал?
   – Во сто крат хуже, – я вышел из машины. – Тоник думал, что свистит вентиль баллончика и хотел прикрыть его. Слышал, как он сказал: "Надо при..." – на полуслове оборвался. Но вместо того, чтобы прикрыть вентиль, он по ошибке открыл его. А в баллончике – нуль-пространство. Оно обволокло Тоника, и никто в мире не знает, где он сейчас.
   Квинт начал было причитать. Я одернул его.
   – А ну, прекрати!
   – Но как же, Фил. Наверное, наш Тоник будет летать с клопомухой. С клопомухой! Может, и рядышком. Разве это допустимо?!
   – Баллончик опорожнился полностью, и "ничто" надежно окутало его. Оно не рассеется. А если и рассеется, то где-нибудь за пределами солнечной системы. Успокойся. Мне самому тяжело. Мы же мужчины.
   – Лучше бы я был женщиной. Я бы поплакал. Но я мужчина и молчу. Я фараон...
   Стоит ли о происшедшем рассказывать Лавнии? Это известие убьет ее. И я взял на свою совесть грех. Скрыл.
   Я считал себя единственным виновником случившегося. Но как ни горюй, как ни печалься, что случилось, то случилось. Слезами горю не поможешь. Я встряхнулся.
   – Пусть нас не сломит несчастье. Крепись, Квинт. Полет не отменяется. Почтим память Тоника молчанием.
   Но в глубине души я не верил, что мы потеряли Тоника навсегда. Мы еще встретимся!
   Окинув прощальным, немного грустным взглядом родные места и помянув добрым словом соседей, я рванул рычаг на себя.
   Вот и полюс. Наша конечная остановка. Теплой одежды не было, и поэтому еще перед Полярным кругом мы сделали остановку и облачились в скафандры, которые оказались кстати.
   На полюсе без лишних разговоров подкрепились всухомятку паштетом из печени и приступили к операции по замедлению времени в кабине. Делали все не спеша, осторожно, обдуманно. Искривив в закрытой кабине поле тяготения, я создал в ней такой же напряженности поле антитяготения. Раздался щелчок: произошла аннигиляция гравитонов с антигравитонами. Рожденные утяжеленные времятоны двинулись по кругу. Время замкнулось.
   Взяв точный хронометр и сверив его с хронометром Квинта, я залез в кабину и встал у стенки. Прошло пять минут. Дал знак Квинту показать его часы. Смотрю, прошло десять минут. Тогда я встал чуть ближе к центру. Не простоял и минуты, как Квинт дает понять, что он устал и проголодался. Я подошел к нему. Оказывается, уже прошло восемь часов. Квинт пригласил меня обедать.
   – Только что завтракал, – не подумав, ответил я, и тут же поправился. – За эти часы ты безусловно проголодался. Для меня же они пролетели минутой, и я еще сыт от завтрака.
   – Хорошая экономия.
   Он уничтожил мою порцию.
   – Попробую встать ближе к центру, – сказал я и направился к кабине. Квинт меня окликнул.
   – А может, вдвоем встанем?
   – Ни в коем случае. Еще неизвестно, во сколько раз у центра замедлено время, поэтому вполне возможно, что выйдем с тобой лет через пятьсот. Следи за мной, но не очень-то торопись. Выжидай.
   Я быстро подошел к центру и почувствовал зуд за ухом. Только успел почесать, как Квинт оттянул меня и оттащил к стенке.
   – Что случилось? – встревожился я.
   – Ничего, просто надоело выжидать среди этой унылой пустыни. Неделя на исходе, как ты здесь стоишь. Не спишь, не ешь. Я не очень-то торопился, а надоело мне. Скучно.
   Подумать только! А я еще сыт от завтрака. Я извинился, что заставил так долго ждать себя. Квинт покачал головой.
   – Целыми днями не схожу с места, все наблюдаю за тобой, а ты как неживой. Как подошел к центру, так и застыл. Глаза неподвижные, не дышишь. Статуя. Пять суток поднимал руку к уху и всю неделю чесался. Мне страшно стало, машу тебе, а ты не видишь. Вот и пришлось потревожить.
   Я похлопал Квинта по плечу.
   – Время, время винить надо. Однако пора вылетать. А машину, пожалуй, спрячем.
   В двух километрах от кабины мы нашли глубокую расщелину, спустили в нее машину и завалили льдинами.
   Поудобнее устроившись в мягких складных креслах, мы начали подъем. Я медленно гравитопреобразователем создавал напряженность поля антитяготения. Кабина строго по вертикали покидала землю. Высотометр отмечал высоту. Двести метров, километр, сто, двести пятьдесят... стоп! Я повернул ручку назад и уравновесил напряженность полей. Черный мрак космического пространства окутал нас. Вообще, неприятное ощущение. Завесив стенки кабины зеленым шелком, мы решили хорошенько отдохнуть, чтобы потом со свежей головой приступить к заключительной, самой ответственной операции – установке иразера.
   В расчет брались тысячные доли угловой секунды и никаких отклонений. Устанавливали его под кабиной четыре часа, измеряли и регулировали столько же, пока полностью не убедились в правильности и надежности установки. Теперь со спокойной совестью можно трогаться в путь. Скафандры сняли, привели себя в порядок, для формальности проверили систему обеспечения дыхания и приготовились к старту.
   Чтобы можно было управлять иразером из космических глубин, его нужно снабдить собственным полем тяготения. Поэтому напряженность поля тяготения я несколько уменьшил. Теперь Земля стала притягивать иразер. Он будет падать на нее со скоростью один сантиметр в год и за пятьдесят лет опустится на полкилометра. Но я думаю, к этому времени мы вернемся.
   Шли последние секунды. До свидания, Земля! Прощай, Лавния! Прощай, Марлис! Всего хорошего вам, дядя Коша и тетя Шаша. Я глянул на Квинта.
   – Не страшно?
   – Да что ты. Смешно.
   – Что же смешного?
   – Фараон в небеса летит.
   Я усмехнулся.
   – Приготовились!
   Хотел сказать громко, весело, но произнес чуть слышно, с хрипотцой.
   – Старт!
   – Дави! – зажмурился Квинт.
   Я нажал кнопки.

<<==  *  ==>>