«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)

Каюта Марека в трюмном отсеке. С каждого борта по два иллюминатора — маленькие круглые оконца величиной не больше матросского берета, словно по нему их и вырезали. Солнце заглядывает сюда редко, да и то чуть-чуть, самым краешком. Баржа вся во власти Дуная. От речной глади в каюту струится свет, его мерцающие блики бегают по стенам, по поручням и ступенькам круто поднимающегося трапа, по немудреной каютной меблировке.

Марек спит на самом верху двухъярусной койки. Его подушка упирается одним углом прямо в иллюминатор. В стекло, никогда почти не высыхающее, плещутся волны и рисуют на нем горы, дома, зеленых верблюдов... Когда судно на якоре и стоит полное безветрие, можно даже открыть иллюминатор и окунуть руки в воду. Сейчас иллюминатор крепко задраен барашковой гайкой. Марек тянется к ней, но повернуть не решается. Достаточно небольшой щелки, чтобы вода проникла в каюту. Юнга, пусть он и маленький, уже понимает, что можно позволить себе по-настоящему, а что только в мыслях.

Резкий гудок окончательно вырывает Марека из состояния сладкой полуденной дремы. Мальчик знает, что раздавшийся гудок — это сигнал к развороту на сто восемьдесятградусов, или рондо, как называют его речники. Разве уже Галац? Берег из-за зыбких мутных волн, бьющихся в иллюминатор, почти не просматривается, и до него, судя по всему, довольно далеко. Марек мигом спрыгивает с койки и кидается к трапу; не задерживаясь в верхней каюте, вылетает прямо на палубу. Резкий солнечный свет ослепляет его, и несколько секунд он стоит зажмурившись, давая глазам привыкнуть.

— Эй, а мы уже на месте! — помахал ему матрос, помогавший отцу у штурвала. — Ты где это пропадал?

— Да просто лежал, — едва скрывая чувство досады, ответил Марек, а глаза его жадно разглядывали бескрайние просторы низовьев Дуная.

Сначала ему захотелось подняться в рулевую рубку к отцу, и он уже поставил ногу на первую ступеньку, но передумал и побежал на корму. Чем ближе к воде, тем больше будет впечатлений от предстоящего маневра, надо только покрепче ухватиться за край борта. Разворот судна совершается на предельной скорости. Перед глазами стремительно пролетают берега, причем правый в одно мгновение становится левым, палуба кренится, и кажется, что на тебя опрокидывается весь белый свет: один берег горой вздымается вверх, другой проваливается куда-то в бездну. Тому, кто в эти минуты стоит у штурвала, приходится здорово попотеть, чтобы все встало на свои места.

Но вот разворот сделан, и пароход-буксир еще какое-то время тянет баржу против течения, постепенно сбавляя скорость. На нос протопал матрос и по команде стал спускать якорь. Цепь весело загрохотала, словно радуясь, что плавание вниз по течению кончается. Когда якорная цепь туго натянулась, Марек с отцом были уже на носу баржи.

— Уж лучше бы поставил нас у берега, — кивнул матрос в сторону удаляющегося буксира. — По крайней мере, в буфет бы заглянули. Все равно ведь к берегу идет.

Марек смотрел на удаляющееся судно, на бурун, пенящийся от винта. Он думал про винт, потому что судно называлось «Рёссель»— как раз по имени конструктора винта, и мысленно прощался с ним. Назад, против течения, буксир поведет уже не их, а другую груженую баржу. «До свиданья, «Рессель»! Не забудь номер нашей баржи: 6714. Когда встретимся, поприветствуем друг друга, как добрые знакомые».

Отец и матрос намотали тяговые канаты на кнехт, чугунную тумбу, укрепленную на палубе, и почти одновременно подняли головы вверх. Солнцу, этому небесному кораблю, до захода в вечернюю гавань оставалось ещё несколько часов. Редко когда удавалось так рано закончить плавание. Знай они наверняка, что за баржей не придет катер, спустили бы шлюпку на воду и на веслах сходили бы к берегу. Наверное, о том же думал и матрос с соседнего, пришвартовавшегося рядом судна.

Винтовой буксир быстро удалялся. Название на борту превратилось в черное пятно. Наконец судно скрылось за высоким корпусом морского корабля, несколько таких великанов было рассеяно по речной глади. Тогда Марек неожиданно обратился к матросу:

— Гажо, а ты знаешь, кто такой Рессель?

— Опять ты ему тыкаешь?! — одернул Марека отец. — Сколько раз я уже говорил, что он старше тебя. Не смей больше ему тыкать!

— А что тут такого, дядя Янко? — засмеялся матрос. — Пусть себе тыкает! — Он похлопал мальчика по плечу: — Валяй, Марек! Мы, матросы, — одна семья.

Все смеялись. Только болгарин с соседнего судна не смеялся. «Молодой еще, — подумал Марек и улыбнулся ему, — не понимает по-словацки. Будет старше, научится. Каждый порядочный дунайский матрос должен знать по-словацки, по-венгерски, по-немецки, по-болгарски, по-румынски и по-сербски. Только словаки могут не уметь по-сербски, потому что они с сербами друг друга и так хорошо понимают, а при встрече говорят друг другу «брат». Настоящему дунайскому матросу надо знать много языков, потому что все матросы — одна семья».

— Ну, Гажо, скажи, кто такой Рессель?— Ха-ха-ха, ну ты и мудрец! — радовался матрос, что Марек ему тыкает.

«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)