«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)

По борту был остров, который называли по имени дунайского ветра Кошава. По острову было видно, на сколько караван продвинулся вперед. Несколько часов баржа Краликов находилась на уровне острова, а если смотреть на течение, то казалось, что она плывет с ним наперегонки. Только спустя некоторое время, после обеда уже, начали обгонять остров, потому что менялся ветер. Постепенно он принялся дуть в борт барже, а на повороте стал подгонять караван, и, благодаря высоте «Святого Геллерта», ветер помогал каравану идти против течения. Палуба угольной баржи была почти вровень с водой, но груз она все же держала, потому что была деревянная.

Прошли несколько километров. Солнце стояло еще высоко, но «Святой Геллерт» завел караван в широкую бухту и дал сигнал бросить якоря. Ветер сюда не долетал, и, если бы не было облаков, которые неслись по небу, как рваные паруса, можно было подумать, что непогода утихла.

Бухта казалась совсем глухой, словно ни одно судно здесь никогда не бывало. На самом деле следы людей покрыла высокая вода. Уровень воды в Дунае не снижался почти два года, и речники шутили, что немцам не удается завоевать Балканы, поэтому они решили залить их водой.

Однако речникам некогда было осматривать берега. Все занялись своими каютами.

Печка валялась на полу. Вода и сажа сделали свое дело. Отец поставил печку на место, а мать вытаскивала из духовки комья намокшего недопеченного пирога. Пальцы у ней слипались. Она уж и не знала, плакать ей над этим пирогом или смеяться.

— Рыбам его? — спросил Марек.

— Давай! Куда же еще? — согласился отец. — Пусть хоть они наедятся. Только спроси, любят ли они пирог с маком?
      — Ставь трубу, — сказала мама, — затоплю плиту и сварю гуляш. Милко уснул голодный, — посмотрела она на диван, где спал малыш. — Новый манеж надо построить, а то придется без конца держать его за руку, Марек, не упади с палубы!
      Мать хотела сразу же привести все в порядок, только не знала, за что взяться сначала.
      Отец принес ведро и тряпку.
      — Надо йоду выносить, — поглядел он в нижнюю каюту. — Совок нужен, им воду хорошо черпать. Ну и залило нас! Хоть на лодке плавай! Марек, страшно было?
      — Немножко, — признался Марек. — Да и ты боялся. Только больше всех боялись мама и пани Елена.
      — Я боялся? — удивился отец. — Вот еще! Речникам ветра бояться нечего. И воды тоже.
      — Боялся! — смеялся Марек. — Даже молиться начал.
      — Ты спал, что ли? Тебе приснилось.
      — Мама, правда, папа молился?
      — Да, — подтвердила мать.
      — Тогда и ты спала, — весело говорил отец. — Я не старуха, чтобы молиться.
      — Молился, молился! И подбородком тряс.
      — Это от голода. Я представил себе, что у меня во рту колбаса, и делал вид, что жую.
      Страх сменило веселье.
      Отец подбирал совком воду с пола и выливал ее в ведро. Ведро он подавал Мареку, и Марек бегал с ним на палубу. Палуба подсохла, и вода оставляла на ней черные языки. Дунай тоже утихомирился. Он блестел, как стекло, и закатное солнце расцвечивало его всеми красками. Дунаю теперь не хотелось показывать свою силу, а речникам не хотелось ни просить его о спасенье, ни проклинать. Они вернули Дунаю его воду, и не было между ними обид. Из каюты доносился запах гуляша. Казалось, что скоро этот трудный день уйдет в прошлое, что сегодня ничего уже не может случиться... но вдруг раздался оглушительный пушечный выстрел.
      Бухта отозвалась громким эхом. Из прибрежных кустов выплыло с десяток рыбацких баркасов.
      — Господи! Партизану! — вскрикнула мать.
      В испуге она схватила с дивана спящего Милко, а другой рукой подхватила руку Марека, чтобы оба сына были с ней рядом.
      Отец вышел на палубу.
      Баркасы быстро приближались к каравану. В каждом из них стояли два человека с ружьями или автоматами, а остальные гребли. На одной лодке, по-видимому командирской, в руках у партизана, кроме автомата, был громкоговоритель, и он что-то говорил в него по-венгерски, обращаясь к «Святому Геллерту».
      — Что он говорит? — тянул Марек отца за рукав.
      — Чтобы мы сдались, — переводила мать.— А то нас потопят.
      — Не нас, — поправил ее отец. — Пароход хотят потопить, пароход должен сдаться.
      — Что мы им сделали? — повернулась мать к пани Елене и матросу. Они тоже вышли на палубу. — Не могут нас оставить в покое! Мало мы за день натерпелись.
      — Тебе бы только причитать, — повернулся отец к матери. —Уведи детей! Жди в каюте!
      — Нет! — сказал Марек и взял отца за руку. — Я с тобой!
      Марек считал баркасы. Насчитал десять, а потом двенадцать, никак нельзя было сосчитать точно, потому что баркасы все время двигались, окружая караван со всех сторон.
      Но вот баркасы остановились, громкоговоритель замолчал, и в бухте установилась напряженная тишина.
      Речники стояли на палубах и смотрели на «Святого Геллерта». Теперь все зависело от того, что решит капитан. Капитан и солдаты, которые сопровождают караван.
      — Надо было плыть дальше, — сказал отец, помолчав. — Времени хватало. Чего лезть в дыру, как крыса?
      — Куда в такой ветер плыть? — спорил с ним матрос. — Мы так радовались, что выбрались наконец.
      — Ветер почти утих, а потом его и вовсе не было. Посмотрите на флаг, обвис совсем, — показал отец на мачту «Святого Геллерта». — Надо было дальше идти.
      — Это только в бухте, — настаивал матрос. — На реке еще дует.
      — Все равно надо было идти. — Отец вдруг решил отказаться от того, что годами было принято на Дунае. — Самое страшное уже позади.
      — Молчи, — сказала мать. — Филип прав. Мы все радовались остановке. А когда же в каютах прибраться? Детям в воде, что ли, спать?
      Перебранка была совсем безосновательная. Отец стоял на своем только потому, что появлением партизан вывело его из себя и ему хотелось на чем-нибудь отыграться. Если бы матрос утверждал обратное, он бы говорил то, на чем настаивал матрос. Но как только на палубе «Святого Геллерта» обозначилось движение, о перебранке забылось, и все напряженно смотрели туда, откуда должно было прийти решение.
      Солдаты и команда собрались на палубе. К пароходу подошел командирский баркас, которому, видимо, дали сигнал. Остальные баркасы остались на своих местах. Течение было слабое, почти не видное, и, чтобы держаться на одном месте, достаточно было погрузить в воду , весла.
      — Как вы думаете, они сдадутся? — спрашивала пани Елена. — А если нет?
      — Сдадутся, — сказал отец. — Ничего другого не остается. Пушка стреляла. Наверняка они под прицелом. Да вот и сдаются! — показал он на мачту парохода.
      Венгерский флаг на «Святом Геллерте» побежал вниз, а вместо него поднялось белое полотнище. Ветер взметнул его, показал, что оно действительно с двух сторон белое, и флаг повис. Баркасы сразу пришли в движение. К каждой барже подошло по баркасу, а остальные направились к пароходу. С каждого баркаса на баржи поднимались по два или три партизана и направлялись к речникам, которые группами стояли на палубах. Немец на соседней с Краликами барже держал над головой белый платок. Он, видно, считал себя представителем целой Германской империи, к которому пришел на переговоры неприятель.
      На судно 6714 поднялись двое. Одному из них, низкорослому бородачу, было лет тридцать. Брился он, наверно, тогда же, когда и стригся, поэтому выглядел как ежик. Второй был выше ростом, побрит, на голове у него надета фуражка железнодорожника. Это делало его похо-жим на офицера. Он выступал в роли парламентера.
      — Добар дан, брат! — сказал он, когда подошел поближе. — Добрый день, брат! — Отцу и Филипу он подал руку, а детям и женщинам только кивнул. — Мы сербские партизаны. Воюем против фашистов. Нам нужно кое-что из вещей, а купить нигде не можем. Поэтому мы решили к вам обратиться. Есть у вас что-нибудь для продажи?
      Отец с Филипом переглянулись. Будут они покупать! Заберут, и все! Только, к счастью, не у нас, потому что тайник за досками вам не найти, а остальное не многого стоит.
      — Мы везем кукурузу, — сказал отец. — Но трюмы закрыты и опломбированы. — Он показал на замки и пломбы.
      «Ежик» подошел к рубке, обошел ее кругом и вернулся. Показалось, что он сейчас войдет в каюту, но он даже в дверь не заглянул. Может быть, стеснялся женщин, а может быть, ему мешало сознание того, что он на неприятельском судне, или думал, что ничего не найдет.
      — Имате ли петрол? — спросил партизан, похожий на офицера.
      — Керосин? — повернулся отец к матери, словно спрашивал разрешения торговать. — Керосин есть. Немного. Одна канистра, — показал он один палец.
      — Мы купим, — сказал серб. — Принеси.
      Отец вытащил из-под рубки канистру керосина. Он хотел было дать им другую, которая была наполовину пуста, но побоялся: вдруг проверят? Он подал канистру «ежику». Раз молчит, значит, он тут за носильщика.
      — Двадцать пять литров, — сообщил отец.
      «Офицер» кивнул.
      — Что еще есть? Оружие, снаряжение?
      — Откуда у нас? — Отец говорил правду. — Вот табак есть, — быстро добавил он, чтобы сербы не стали осматривать баржу. — Табак. Доган. Понимаешь?
      — Доган купим. Принеси! — сказал партизан.
      Отец пошел в нижнюю каюту, и с ним Марек. Отец отодвинул доску в стене и вытащил две коробки табаку, который приготовил для дедушки. Остальной табак оставил на месте. Поколебался, не убрать ли одну коробку назад, ведь табак болгарский, хоть и дешевый, но не сделал этого, потому что в Братиславе из порта ему легче будет вынести две коробки, чем три. Отец взял две коробки и отнес их «ежику». Тот понюхал табак и одобрительно улыбнулся.
      — Больше ничего нет? — спросил «офицер» и повернулся к Филипу, как бы говоря, что это и его касается.
      — Ничего, — сказал отец. — Только сливовица. Цуйка. Одну бутылку дам. Хочешь?
      — Цуйку? — засмеялся серб. Он явно обрадовался, что речник знает название домашней водки. — Цуйку сам пей на здоровье, брат! У нас ее много.
      Взаимное недоверие в это время совсем пропало. Партизан оглянулся на другие суда, не собираются ли его товарищи на берег. Пожалуй, пока нет. Он погладил Марека по голове и спросил, как его зовут.
      — Марек.
      — Марек? — переспросил серб.
      — Кралик, — сказал Марек и быстро добавил: — А еще у нас соль есть.
      — Соль? — оживился парламентер.
      — Зачем им соль? — сказала мать и, смеясь, повернулась к партизану. — И ему торговать хочется, — показала она на мальчика. — Соль хочет продать.
      — Соль — это со, — перевел отец.
      — Соль-со? — Сербский партизан обрадовался. — Соль-со нам очень нужна. Купим.
      — Вам нужна соль? — удивилась мать, что им нужна такая обычная вещь.
      — Сколько у вас соли?
      — Полную лодку насыпем, — убеждал отец. — Посмотрите! — подвел он сербов к угольному ящику и открыл крышку. — Вам и не увезти.
      — Со! — заглянул в ящик «офицер», словно клад нашел. — Смотри! — показывал он рукой «ежику». — Сюда! Быстро! — позвал он товарищей с соседней баржи, которым у немцев, видно, ничего не удалось раздобыть. — Идите помогать.
      Когда все налюбовались на соль и перестали удивляться, партизан снова повернулся к отцу:
      — Сколько соли продашь?
      — Бери всю! Зачем она мне? — смеялся отец. Он дал знак партизанам в лодке, чтобы те подошли поближе.
      Партизан сказал им об этом по-сербски.
      — Вот рады! — повернулся отец к женщинам. — Хорошо еще, что мы соль не выбросили в Дунай. Я сколько раз собирался. Хорошо, не успел. Вот она и пригодилась.
      Он вытаскивал из ящика комья каменной соли. Сербы с Филипом передавали их в баркас. Куча в середине баркаса росла, а в ящике соль почти не убавлялась. Пришлось позвать баркас от соседнего судна, который так и стоял пустой.
      Когда всю соль погрузили, партизан подошел к отцу и сказал:
      — Пойдешь с нами.
      — Куда? — удивился отец. Он уж думал, что все это скоро кончится.
      — В штаб. За деньгами.
      — За какими деньгами? — вмешалась мать. — Он эту соль хотел в Дунай выбросить. А керосин мы получаем. Берите так!
      — Он должен пойти с нами, — повторил партизан. — Это приказ комиссара. Каждого мужчину вести в штаб. Ничего не случится, не бойся! Он вернется.
      «Ежик» подал партизану в баркасе канистру с керосином, а табак из рук не выпустил, так с ним и сел в баркас. Другие партизаны вели команду соседнего судна. Немецкий матрос руку опустил, но белый платок все еще держал наготове. Он шел рядом с рулевым. С тех пор как они поссорились у трех проходов, их никто вместе не видел. Партизан, который шел за ними, держал их под прицелом, и это перепугало мать и Елену.
      Мать схватила отца за руку и пыталась упросить сербов.
      — Не пущу! У него двое детей! — показывала она на мальчиков. — Оставьте его по-хорошему. Мы целый день плыли против ветра. Ему отдохнуть надо.
      — Это приказ!
      — А что мне сделают, если я не пойду? — спросил отец перед тем, как спуститься в лодку.
      — Ты должен.
      Партизан, похожий на офицера, сошел в лодку последним. Он оглянулся, встретился глазами с матерью и снова начал ей говорить, что отец вернется, что ничего плохого не случится. Отец тоже пытался ее успокоить. Серб уперся рукой в борт баржи и хотел уже баркас оттолкнуть, но Марек вырвался у матери и спрыгнул в баркас к отцу.
      — Я с тобой.
      — Не смей! — сказал отец и попытался поднять его назад, на палубу. — Останься с мамой!
      — Нет, я с тобой! — настойчиво повторял Марек. Он словно прилип к отцу. — С мамой останется Милко и пани Елена. А я с тобой!
      — Приказ только для мужчин, — сказал партизан.
      — Я тоже мужчина! — не сдавался Марек.
      — Ну, если ты мужчина, поехали! — Сербский партизан изо всех сил оттолкнул баркас от баржи.

«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)