«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)

С той весны по всему Дунаю был только один хозяин — немец. На берегу ситуация складывалась иначе. Некоторые участки удерживали партизаны, на других власти что ни день менялись. Речники, встречаясь в каком-нибудь порту, всегда спорили на этот счет, но никто не мог поручиться за достоверность своих сведений.

— Видели в Градйште повешенных?

— Каких еще повешенных?

— Тех, что висели на столбах над самым Дунаем. Двенадцать человек.

— Нет, не видели. Их там уже не было.

— Плохо смотрели. Мы там проходили за день до вас. Какой флаг висел над Градйште, когда вы шли?

— Сербский.

— Ах, вон оно что... А когда мы шли, еще висела фашистская свастика. Значит, Градйште опять сербское. Успели и казненных похоронить. Ваше счастье, что вы их не видели. А на порогах вас обстреливали?

— Нет, никто не стрелял.

— У нас тоже обошлось. А вот по немецкой барже, которая перед нами шла, так палили, что только свист стоял. Сербы обстреливают только немецкие суда.

— Тут такая неразбериха, что и другим тоже достается! Пуля ведь не разбирает, где немцы, а где нет...

— Всякое случается, но бьют по немцам. На одном пароходе рулевого убили. Немцы, правда, тоже отстреливаются.

— Черта с два они попадут в тех, на скалах-то! Пароход — цель получше. И баржа тоже — отличная цель. Спрятаться-то некуда!

Можно себе представить, какое настроение царило на барже Краликов после таких вот разговоров. А тут еще в Русе пришвартовался военный катер, с которого на палубу Краликов поднялся немецкий унтер-офицер в сопровождении двух солдат. Незадолго до этого в трюмы погрузили какие-то опломбированные ящики. На барже понятия не имели, что в них, но сомнений не было: именно из-за ящиков явились нежданные гости. У унтер-офицера висел на груди автомат. Солдаты с рюкзаками за спиной напоминали гигантских улиток. Унтер осведомился, кто на барже старший, а получив ответ, объявил отцу, что «улитки» будут охранять баржу всю оставшуюся часть пути.

— Глюклихе фарт! Счастливого пути! — Унтер-офицер вернулся на катер, и тот тут же отчалил.

— Выходит, дядя Янко, оставили на наши головы ангелов-хранителей, — сказал Гажо, хотя отец и не успел ему ничего сообщить. — Только где они спать собираются? К себе я их не пущу, пусть хоть околеют на палубе! Что там сказал их фюреришка?

— Да ничего особенного. Сказал только, что они будут нас охранять, — ответил отец.

— Большое им на том спасибо! — рассмеялся Гажо деланным смехом.

Солдаты расположились возле лебедки, между третьим и четвертым трюмом, где обычно крепится шлюпка. Уселись возле своих рюкзаков, еще теснее к ним прижались и стали еще больше походить на улиток.

— Пойдем! — Гажо взял Марека за руку. — Досмотрим на них вблизи.

Уверенной матросской походкой Гажо шагал по палубе, нарочно держась самого края, чтобы «ангелы-хранители» видели, что у него от их присутствия поджилки не трясутся. «Ангелы» глаз с него не спускали. Было заметно, что немцы завидуют тому, как смело матрос шагает возле самого борта. У старшего из-под фуражки выбивались густые белые волосы. Глубоко посаженные глаза были словно налиты кровью и горели, как угли. Было в них что-то волчье, и уже одного этого оказалось достаточно, чтобы вызвать чувство неприязни. На коротко остриженной голове младшего «ангела» как-то нелепо торчала фуражка. И у него глаза блестели, но, пожалуй, от слез. Этот парень не вызывал страха, а, напротив, возбуждал скорее жалость. Он наверняка успел побывать в бою — на запястье правой руки, придерживавшей автомат, у него виднелся большой разветвленный шрам, словно на руке сидел огромный паук. Про этого солдата Гажо потом сказал, что на фронт его, видно, пришлось тащить на канате и что ему скрипка подошла бы больше, чем автомат.

— Где вы думаете спать? — спросил у них Гажо.

Солдаты, видя, что матрос обращается к ним, переглянулись, и стало ясно, что по-словацки они не понимают.

— Спать! — повторил Гажо и жестами изобразил подушку. — Шлафен... Где?

— Шлафен, — догадался «ангел» с волчьими глазами. — Здесь! — и при этом постучал пальцем по палубе, точно голодный петух клювом.

Он добавил еще что-то, но Марек не понял, а Гажо сделал вид, что не знает по-немецки.

— А лучше всего вам было бы в воде, — с любезной улыбкой сообщил Гажо солдатам. — Там было бы помягче... Одну волну под голову, другой прикрыться. Вот там-то и поетелить бы вам постельку, какую вы другим стелете, черт бы вас побрал!

Немцы с напряженным вниманием смотрели на его губы, стараясь при этом показать, что рады бы понять, но ничего не получается. В конце концов они безнадежно пожали плечами.

— Ну, не беда! — продолжал Гажо с приветливой улыбкой. — Еще поймете!

Солдаты закивали головами, что, дескать, согласны, хотя ничего не понимают.

«Ангел-волк» передал «ангелу-пауку» пустую солдатскую флягу. Тот снял с груди автомат, встал, сделал несколько шагов, затем опустился на колени и так ползком добрался до края палубы. Тут он распластался, зачем-то оглянулся назад и только потом, склонившись над водой, наполнил флягу. Обратно он вернулся таким же манером и подал флягу своему напарнику. Тот насыпал в нее какой-то порошок, завинтил, взболтал и поставил возле рюкзака. На матроса и Марека немцы больше не обращали внимания.

«Нам до вас никакого дела нет, и вы оставьте нас в покое!» — выражали они всем своим видом.

— А почему ты не говорил с ними по-немецки? — спросил Марек у Гажо.

— Чтобы проще было их ругать! — смеялся матрос.