|
ПТЕНЦЫ-ХИТРЕЦЫ
Жил я в лесу. Совсем один.
Скучно одному. «Вот бы, — думаю, — щеночка себе завести. Весёлого, ласкового. Учил бы его уму-разуму — скуки бы и не было».
Но в лесу щенков нет. Собрался я в деревню. А дорога туда была неблизкая.
Вышел я из лесу, пошёл полем. Шёл-шёл — устал. Присел отдохнуть.
Говорящие яички
Хорошо летом в поле! Кругом рожь шелестит.
Вдруг слышу: будто пикает кто-то тихонько во ржи...
Раздвинул колосья, а там — целое лукошко яиц!
Лукошка-то, правду сказать, никакого нет: прямо на земле яйца лежат в ямке. И много их: двадцать штук я насчитал.
Лежат и — вот чудеса! — переговариваются.
На птичьем, правда, языке — писком. А всё-таки странно как-то: ведь яйца. Я даже отодвинулся.
— Пик! — скажет одно яичко.
— Пик-пик-пик! — отвечают другие.
Осторожненько взял я одно яйцо и приложил к уху.
— Пи-ик! — испугалось яичко.
Потом что-то ворохнулось в нём, тюкнуло изнутри в скорлупку — и притихло.
Ясно: в яйце готовый цыплёночек! Вот-вот выклюнется. Гнездо — я знал это — красивой полевой курочки: серой куропатки. Куропатка-мама куда-то пропала. Может быть, ушла надолго. А может быть, и совсем не вернётся: ястреб её скогтил, или хорёк её поймал. Птенчики и волнуются. Пищат. Чувствуют, наверно, что пропадут без мамы.
Положил я обратно яйцо. Задумался. Верно ведь: выклюнутся — непременно пропадут одни, без матери. Сколько крутом врагов-то!
Надумал: никакого мне щеночка не надо. Сбегаю домой, принесу корзиночку, сложу в неё яйца. Будет у меня целых двадцать цыплят — жёлтеньких, хорошеньких. Кормить их буду, уму-разуму их учить. Какая уж тут скука с ними!
— Пик! — пискнуло в одном яйце.
— Пик-пик-пик-пик! — тревожно отозвалось в других.
 Боятся одни-то! Надо спешить.
— Не пищите! — крикнул я им. — Живо вернусь — заберу вас к себе домой.
И побежал к себе в лес за корзиночкой.
Яичко на ножках
Прибегаю назад — нет в ямке яиц, одни пустые скорлупки лежат!
И из ржи с треском и шумом вырвалась вдруг красивая курочка: серенькая, а на груди шоколадная подковка. Взлетела, пала на тропинку — и побежала по ней, волоча по земле крылья.
— Знаю вас! — крикнул я ей. — Не обманешь!
Это была куропатка-мама: куропатку всегда так притворяются, чтобы человек подальше от своих птенчиков.
— Очень рад, что тебя никто не съел. А одного сынка я всё-таки возьму у тебя, чтобы мне в лесу не так скучно было одному.
Я посмотрел себе под ноги. Там во ржи лежало одно только целое яичко.
Я нагнулся, чтобы взять его. Но яичко вдруг вскочило на ножки и побежало!.. Я даже руку отдёрнул от неожиданности. Потом кинулся его ловить, схватил... но в руке у меня осталась только сломанная скорлупка.
 Потом кинулся его ловить, схватил... В руке у меня хрустнула скорлупка. А из-под скорлупки выскочил птенец, шмыгнул в рожь и пропал.
Это половина скорлупки прилипла к влажному пуху птенчика. Куропатка-мама ещё не успела склюнуть её с сынка — он так и бегал со скорлупкой на спине. И хоть прямо из яйца, а ловко бегал: в руки не дался.
«Ну, этим птенчикам я не нужен! — решил я. — Боевые ребята! Пойду-ка к себе в лес: там, наверно, найдутся беспризорные птенчики, которые могут пропасть без моей помощи. Пойду помогу им».
И пошёл в лес.
Под шапкой-невидимкой
В сухом ельничке с муравьиной кучи свечой взлетел рябчик. А во все стороны с кучи, как шарики, покатились крошечные рябчата. Они были в пуху и летать ещё не могли.
У меня глаза разбежались: кого ловить? Кинулся за одним, кинулся за другим, в третьего шапкой бросил — и всех упустил.
Рябчата затаились — будто шапки-невидимки надели.
«Ладно, — думаю. — Ваше счастье, что вы так хорошо умеете прятаться!» И пошёл поднимать свою шапку.
Гладь — а под ней два рябчонка лежат рядышком!
К земле прижались, глазёнки зажмурили — будто они и в самом деле под шапкой-невидимкой.
Я их — цоп!
Держу в руках и думаю: а остальных как найду? Давай-ка я этих двух к тем подпущу: они побегут прятаться к своим и покажут мне, где остальные.
 Выпустил одного. Он ножками чик-чик-чик! — отбежал, к земле припал, сухой листик его прикрыл, — будто рябчонка тут и не было. Рукой случайно не тронешь — ни за что не найдёшь... И других рябчат рядом не видно...
Выпустил я второго. Думаю: «Может, этот покажет?»
А он даже и не побежал: тут же припал к земле и пропал — не то земли комок, не то коры кусок.
Я понял: значит, и остальные так — кто комочком, а кто под листочком. Пушок у них — защитного цвета. Выходит, не шапка у рябчат, а вся одёжка — невидимка!
Что тут делать? Комочков да листочков вокруг меня не счесть сколько. Всех их руками не перещупаешь! Хотел я уж домой уйти, да испугался. Эдак-то, не видя, я всех рябчат сапогами подавлю. Помощник, тоже... Как тут быть?
Присел я на пенёк. Разулся. Потом осторожно опустился на колени, ладонью впереди себя пощупал, каждый листок перевернул пальцами.
Немножко вперёд продвинулся — опять пощупал.
Да так из ельничка и ушёл — на четвереньках.
Дополз до поляны — там стал на ноги.
«Ну, — думаю, — ни полевым, ни лесным птенчикам я не нужен. Эти и без меня проживут. Пойду у озера гнёзд поищу — вон под горой меж деревьев вода виднеется».
Нырец-подводник
Спустился я с горки, пошёл по берегу, смотрю — в воде, как кочка, чомгино гнездо. В гнезде — пустые скорлупки и один птенчик.
Птенчик, совсем махонький: не может ни стоять, ни сидеть; лежит себе на пузечке, вытянув вперёд тонкую шейку и беспомощно растопырив лапки. «Уж живой ли он?» — подумал я и перевернул его пальцем на спину. Малыш засучил ножками, силясь перевернуться на живот.
 — Какой же ты беспомощный! — сказал я ему. — Такой мне и нужен — возьму тебя на обучение.
Но тут птенчик перевернулся, скатился на край гнезда... и бульк в воду. Как камешек, только круги пошли!
Я живо раздвинул траву и, прикрыв глаза рукой от яркого блеска воды, заглянул в глубину. Там я увидел птенца.
Он держался под водой носом за камышину и не двигался.
Я сунул руку на дно, чтобы скорей подхватить и спасти его. Но птенец вдруг оттолкнулся от камышины и быстро поплыл под водой, работая лапками. Птичонок как ни в чём не бывало мчал под водой! Удирал от меня.
Проплыл до того места, где стеной стоял камыш, и выскочил там, как пузырёк из воды. А навстречу ему из камыша чомга-мама. За ней чомчата — мал мала меньше.
«Вот это, — думаю себе, — малыши так малыши! Нырцы-подводники. Птичонок ещё ходить не умеет, стоять не умеет, ползать не может, а нырять и плавать — пожалуйста!»
Семейство чомг скрылось у меня из глаз в густых камышах. А я пошёл дальше по берегу озера.
Послушный малыш
Смотрю, впереди меня бежит пёстренький куличок — зуёк-галстучник. За ним катятся четыре зуйчонка величиной с напёрсток, на высоких ножках.
Путь зуйкам пересекла узкая лужица. Зуйчиха на крылья — и перелетела воду. А у зуйчат ещё и крыльев нет: один пух. А всё равно и они не остановились:
 мах-мах ножками по воде, как по песку. Такие лёгкие, что и вода их держит. Я даже вскрикнул от удивления.
Зуйчиха-мама оглянулась на меня с того берега лужи и негромко сказала своим зуйчатам:
— Пи-у!.. Ложись!
Я перешагнул лужу, сел на камень рядом с послушным птенчиком.
«Дай, — думаю себе, — дождусь, что он дальше будет делать».
Птенчик лежал не шевелясь. Было ему плохо: вода холодная, пушок намок, пальчики упирались в камешки на дне лужи, но он не шелохнулся. Даже чёрные бусинки-глазки не моргали. Мама велела лечь — и он послушно лежал.
Я сидел долго, так долго, что у меня нога затекла. Я шаркнул ею около самого носа зуйчонка, он не шевельнулся.
Комары одолели. Один комар сел зуйчонку на голову, проткнул ему носом кожу и стал толстеть — наливаться кровью. На крошечной головке птенчика он казался чудовищем и всё рос, рос на глазах, наполнял брюхо алой кровью.
Зуйчонок чуть прижмурил от боли глаза, но терпел — и не трогался с места.
А моё терпение лопнуло. Я наклонился и щелчком сшиб комара с бедного птенчика. Потом осторожно взял продрогшего птенчика двумя пальцами поперёк тельца и поднял к своим губам.
— Полно тебе в прятки-то играть! — сказал я ему, осторожно прикасаясь губами к нежному пушку на его голове. — Беги догоняй маму.
Но зуйчонок и не моргнул. Я положил его на сухое место, подальше от воды. Зуйчонок не шелохнулся.
«Уж не умер ли он?» — с тревогой подумал я. И вскочил с камня.
Это моё движение испугало зуйчиху-маму, скрывавшуюся где-то в камнях дальше по берегу.
— Кру-кру! — крикнула она оттуда. — Вскакивай! Беги!
В один миг вскочили на ножки все четыре зуйчонка и — чик-чик-чик! — стремглав понеслись к зуйчихе.
 «Ну и ну! — сказал я себе. — Если бы я так свою маму слушал в детстве, так, верно, вышел бы из меня толк. Куда уж мне учить таких...»
И пошёл домой через большое лесное болото.
Чур-чура
Шагаю да шагаю. Вдруг вижу: далеко впереди поднялся с кочки большой журавль и, как-то смешно пригнувшись, убежал в кусты.
Я сразу сообразил, что это не журавль, а журавлиха и что на той кочке у неё гнездо.
Подошёл к кочке — верно: в кочке — углубление, и в нём на подстилочке из травы лежат два большущих пятнистых яйца, каждое с мою ладонь. Одно целое, а другое — с дыркой. И рядом лежит толстая скорлупка: птенец, видно, сию минуту только сделал себе в яйце окошко.
Я так и замер на месте: что дальше будет?
Вдруг из окошка высунулась взъерошенная головёнка на длинной шее. Журавлёнок!
Журавлёнок покрутил острым носом и зажмурил глаза.
Мир, в котором журавлёнок собирался родиться, был полон солнца и яркой зелени.
— Привет тебе, привет! — громко приветствовал я птенца. — Ну как, нравится тебе у нас?
Журавлёнок беспокойно завертел головой, но, видно, не понял, что я стою с ним радом.
Тогда я наклонился к нему. Моя тень накрыла гнездо. И вдруг — нырк! — журавлёнок исчез в яйце. В гнезде по-прежнему лежали два очень крупных яйца: одно целое, другое — с дыркой в скорлупе.
— Вот это здорово! — удивился я. — Не успел ещё на свет родиться, а уж в прятки играет! Чур-чура, я домой!
Вспомнились мне тут говорящие яички серой куропатки, и я подумал:
 «А может, они тогда не со страху пищали, а между собой сговаривались, как от меня ловчее удрать? И ведь удрали! Видно, птенцы, ещё не родясь на свет, мастера в прятки играть. А я их уму-разуму учить собрался!»
Размахнулся я корзиночкой, что была у меня приготовлена для будущих моих воспитанников-птенчиков, и закинул её далеко в траву.
А сам пошёл в деревню — щеночка доставать.
Щенок ни прятаться не умеет, ни плавать. И непослушный. Вот и буду его учить.
[К началу]
|
