«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)

Последняя военная осень была для учеников иногда и приятна. Все чаще директор школы им говорил, чтобы они завтра не приносили в школу учебники, а брали с собой лопаты, потому что нужно копать окопы. Даже если он ничего не приказывал, учебу то и дело прерывала сирена и вся школа отрабатывала «тревогу». И это казалось лучше сидения за партой.

Однако все эти приятные события отравляли Мареку две неприятности.

Первая заключалась в том, что к бабушке и дедушке постоянно ходили какие-то люди и все время спрашивали, куда делся Рудо. Среди них был и лесничий Кучера. Несмотря на то, что Кучера сосед и можно было ждать от него доброго отношения или помощи, вел он себя не по-соседски. То, что он почитал за добро, было для них большим злом, и наоборот. Польза от знакомства ограничилась только тем, что лесничий вел переговоры за всех остальных.

— Если вы не знаете, где ваш сын, Зёмкова, мы вам скажем. К бунтовщикам ушел! С этими бандитами заодно! Всю жизнь ничем путным не занимался, а теперь дождался своего светлого дня. Небось ворует ваш сыночек. Или разбоем занялся.

— К каким бунтовщикам? Он глухой как пень, — изо всех сил ругала бабушка Рудо, потому что сейчас это было самое умное. — Его и на войну не взяли. Он себя-то не слышит!

Дедушка спрятался от «гостей» в угол сада, хотя мог бы для солидности поддакивать бабушке.

— Для армии он глухой, а как восстание, так слышит лучше всех, — настаивал на своем лесничий. — Не первый день знакомы, Земкова.

— Вот как раз поэтому вы и должны знать, что он поехал в Германию искать работу. Он был там два раза, а теперь снова поехал. Еще до вашего восстания собрался.

— Не наше, а его восстание.

— Вот видите, перед восстанием. Сами только что сказали, — сбивала бабушка лесничего с толку. — Не знаю, чье оно, ваше или его, но перед восстанием его никто не искал. А теперь он вдруг всем понадобился. Бог его знает, где он теперь...

— Они из концлагеря освобождали заключенных, когда началось восстание. Ну вот что. Если покажется, случаем, вы нам скажите. Чем скорее, тем лучше для вас и для него.

Вторая неприятность, которая страшно огорчала Марека, заключалась в том, что уже очень давно он не видел отца. Мальчик постоянно думал о линии фронта, которая их разделяла, и она казалась ему то бурной рекой, через которую нет моста, то полоской горящей земли, на которой огонь гудит до самых небес, а иногда он представлял себе линию фронта как огромную стену, на которую с одной стороны давят немцы, а с другой жмут русские, и стена никак не поддается.

Марек копал окопы, длинные и глубокие ямы, и думал о линии фронта. Скоро линией фронта станут и эти окопы. Окопы остановят русские танки, так им объяснял смысл работы директор. Немцы подорвут русские танки и передвинут линию фронта туда, где отец. И тогда он вернется домой. Но может случиться, как шепчутся все вокруг, что русские перенесут линию фронта прямо в Берлин, и тогда отец вернется...

Марек не разбирался в военных делах, он только бросал лопатой глину, как и другие ученики, потому что учением было тогда рытье окопов, и после учения старательные ученики получали от директора пакетик с конфетами, а ленивые должны были копать еще целый час.

— Кто лучше всех работал? — спросил директор.

— Лойзо Крнач! — кричали ему.

— А кто хуже всех?

— Цтирад Теплицкий. У него барские руки, ему только на рояле бренчать, лучше бы служанку сюда послал вместо себя!

Вот наконец и Лойзо Крнач стал хорошим. Самые плохие вчера стали самыми хорошими сегодня, и наоборот. Не все решали даже результаты работы, все зависело от того, на чьей стороне большинство ребят.

Но тем не менее Марек обнаружил в отношениях ребят некую особенность. Пока Цтирад носил на рукаве черную ленточку в память о погибшем на фронте брате, ребята относились к нему хорошо. К тому же Цтирад говорил, что брат пошел на войну против своей воли, что он не хотел воевать, и ребята сочувствовали ему. Но как только Цтирад перестал носить черную ленточку и радостно сообщил, что брат его жив, что он в плену у русских, доброе отношение ребят сразу пропало, словно все завидовали Цтираду, что брат его остался жив.

Расположение мальчишек, казалось, лежит на весах, и то, что снимается с одной чаши, сразу же кладется на другую. Пока Цтирад носил траур, и Мареку было с ребятами легче, он сразу это заметил. Марек и сам частенько перекладывал свое расположение с одной на другую чашу. То, что было заложено в нем самом, помогло открыть подобное у всех ребят.

— Цтираду Теплицкому сегодня простим, — решил директор. — Но в следующий раз работать нужно лучше. Нашей родине нужны старательные люди. Лопаты на плечо!

— У меня лом. Его куда?

— Тоже на плечо! Что петь будем?

— «Хороши сыны у вас, матери-словачки!»

— Только громче! Как солдаты поют.

Когда отрабатывали «тревогу», в убежище горели фонари, похожие на корабельный фонарь, который Марек привез с Дуная. Когда мальчик смотрел на эти фонари, ему казалось, что перед ним фонарь с той тонущей баржи, вместе с которой утонула белая собачка. Ребята рассказывали о налетах и бомбардировщиках всякие ужасы, а Марек был уверен в душе: пока горит фонарь, нечего бояться. Фонарь рождал в душе уверенность, и бревенчатые стены убежища казались Мареку неприступными. Столько дерева ни одна бомба не прошибет.

Фонари в убежище напоминали о барже. Вот, казалось ему, сидит под таким фонарем отец, сидит и думает о своих. «Что там, за линией фронта? — мысленно спрашивал Марек отца. — Какие они, русские? Бояться их или не бояться? Ты это уже знаешь, отец. Здесь разное про них говорят, но и про немцев и партизан тоже толкуют разное». Однако их Марек уже видел, а вот русских ни разу не встречал. А может, встречал? На Дунае русские были? Что-то не припоминается. Какие они, русские? На многие вопросы Марек уже знает ответ, но этот, главный, остается пока без ответа. А важно знать, какие они, потому что у русских — отец, и линия фронта все ближе и ближе.

«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)