«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)

Речники никогда не скажут: «Сейчас приедем в Эстергом», но: «Сейчас придет Эстергом. Ушла Братислава, и придет Эстергом. Потом придет Комарно. После Комарно придет Братислава...» Словно они стоят, а все идет мимо: от моря до Регенсбурга и обратно. Речникам нравится этот самообман. Приятно думать, что они стоят, а все идет мимо. Хорошо, когда твой бродячий дом стоит крепко. Капля самообмана помогает преодолеть страх и неуверенность, рождает цель и энтузиазм.

Перед самым окончанием плавания, когда уже должен был прийти Эстергом, у Милко вдруг поднялась температура. Мать боялась оставаться с ним на барже и решила, что из Братиславы вместе с обоими детьми она поедет домой. Вспомнились Крачмеры, их погибший ребенок, и ясно было, что рейс или два отец должен проделать один. Это займет только несколько недель.

Однако несколько недель растянулись на несколько месяцев, сначала осенних, потом зимних, а потом зацвели сады.

Мать вспоминала свои предчувствия:

— Я так и думала. Так я и предполагала. Правда, Марек? Помнишь, я говорила?

Но перед тем как зацвели сады, должен был растаять лед, а суда — покинуть зимние пристани. Отец зимовал в Галаце и, судя по всему, мог скоро приехать. Мать сложила вещи, чтобы мигом суметь собраться, но все-таки ей казалось, что отец не приедет.

Еще осенью Рудо достал где-то доски и построил на участке сарай. Весной там вырыли колодец, навозили щебень, поставили опалубку для фундамента. Стало ясно, как будет выглядеть их собственный дом. В плане он казался несколько иным, а главное, меньше. Теперь стали видны действительные его размеры, а также расположение комнат, оставалось представить себе стены и крышу.

— Не слишком ли он для нас большой? — переходила мать из одной комнаты в другую. — Мне кажется, он великоват.

— Какой большой, что ты! Привыкла жить в каморке на барже! — говорил Рудо. — Тут одна комната, тут вторая, тут прихожая, здесь кухня, а вот кладовая. В прихожей можно стеночку поставить, и еще одна комната получится для Марека и Милко. Пусть вдвоем живут. У нас не было своей комнаты, пусть хоть у них будет. Конечно, сделаем стенку. Марек, марш из кладовки!

— Из какой кладовки?

— Да ты же в кладовке стоишь! Посмотрите на него! Торчит в кладовке, и никак его оттуда не вытащишь. Всю колбасу съел!

— Не ел я!

— Всю съел! Где она? Покажи! Не покажешь, потому что всю съел. В кладовке пусто!

— В ней и стен пока нет! — смеялся Марек.

— Какие стены? Фундамента еще нет, а ему стены подавай! Тоже мне, трали-вали! Дом строят с фундамента. Под кладовкой будет погреб.

— И погреб? — испугалась мама.— Его и в плане нет!

— План — планом, но мы его сделаем. Строить так строить. Или все, или ничего. Сначала будем рыть погреб. Приедет хозяин, сделаем навес. Да мы и без него управимся. Доски у нас есть, а столбы у Вага напилим. Там много деревьев. Под домом должен быть погреб, чтобы в саду вам не пришлось рыть кротовые норы.

Рудо строил как будто для себя. Он не желал понимать, что сестре хотелось дождаться мужа, хотелось, чтобы муж решал, что и как строить. Ведь это его трудом заработаны деньги на дом. Муж плавал, муж стоял у штурвала...

— Поставим фундамент,— настаивал на своем Рудо.— И будем ждать твоего мужа. Пусть поторопится! Его дом строим, не мой. Я на вашей стройке только отдохну. Кровь уймется. На моей работе кровь у кого хочешь закипит. И как же ей не кипеть, когда видишь, как обращаются с заключенными. Упадет человек, а конвоиры схватят за руки, за ноги и отнесут, как мешок картошки. Сегодня еще один упал, охранники пнули его, видят, не притворяется, и унесли. В желудок бы заглянули, а не пинали! Но с едой трудно, а пинков на всех хватает. А ты видишь все, а вести себя должен как глухой да слепой. Я бы всех этих конвоиров поубивал. Муху не обижу, а их бы поубивал! Для них заключенный не человек! Тот, что сегодня упал, говорят, доктор был, а они его ногами. Звери! Ты куда воду льешь, Марек? Весь цемент смоет. Осторожнее! Если бы так все делали, то бросали бы щебень прямо в яму.

— Дай сюда, я сделаю,— выхватывала мать ведро у Марека.

— Держи лучше Милко за руку,— сказал Рудо.— Да, а где он? Милко, где ты? Ба-а, да он по колени в бетоне! Милко, иди сюда! — вытаскивал Рудо малыша из бетона.— Иди-ка ты с ним домой, сестренка! Пока умоешь его, до полуночи провозишься. Мы с Мареком доделаем. Лей, Марек! Ну вот видишь, умеешь! Умеешь, когда хочешь! Так, так... Хватит! Тащи тачку! Он доктор, а его ногами! Тут за последнего пропойцу заступишься, потому что и ему больно! А конвоиры... Никак из головы нейдет. Коммунист он, вот они его и...

Марек живо представил себе все, что рассказывал Рудо. Он иногда носил ему обед в концлагерь, где Рудо работал. Один знакомый пускал его через проходную. В лагере Марек видел и заключенных. Они работали в бараках, похожих на огромные клетки. Рудо всем видом своим показывал, что до заключенных ему нет никакого дела. Но часто он закуривал сигарету и бросал ее, почти целую, в клетку. Заключенные радостно поднимали ее с земли, словно она из золота.

— Ты совсем целые бросаешь,— сказал Марек.

— Что? — притворялся Рудо, будто не слышит.

— Зачем выбрасываешь целые сигареты?

— Не слышу! Дома скажешь, а тут подталкивай!

Дома он Мареку объяснил, что недокуренные сигареты он нарочно бросает заключенным. Если бросит целую, то заметит конвоир. Кто-то раз дал заключенному целую сигарету и тоже очутился за решеткой. Делать добро здесь следует осторожно. Очень легко самому стать лагерным заключенным.

«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)