«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)

Речников сопровождали два партизана. Один был все тот же «ежик», только теперь он надел папаху, как у комиссара, правда, без значка. Дорогой почти не разговаривали, хоть партизаны и пытались начать разговор. Марек убеждал себя, что немца застрелил не «ежик», а другой партизан, которого тут, к счастью, не было. Так он «ежика» все-таки меньше боялся.

Партизаны догадывались, почему с ними не хотят разговаривать, они раза три возвращались к случившемуся и говорили, что все в порядке, что не надо расстраи ваться, но речники их поняли по-своему.

«Для вас все в порядке, — думали они, — а у нас теперь нет соседа. Рулевой же не виноват в том, что творят немецкие солдаты в Сербии. Зачем мстить невинному? Если у кого-нибудь сдадут нервы, значит, нужно его убить? Рулевой был тихий хороший человек. Вот матрос — другое дело. Если бы убили матроса, можно было бы найти оправдание. Вон как легко отказался он от своего фашизма! Хотя у него, чувствуется, было кое-что в прошлом, а у рулевого ничего, в этом можно поклясться».

Речники косились на своих проводников и не могли им простить... Пусть партизаны по-своему правы, но по-своему правы и речники. Пусть пострадает тот, кто виновен, а иначе всем нужно бояться. Поскорей бы на свою палубу, чтобы больше не видеть этих проводников!

— Женщинам об этом пока говорить не будем, — сказал отец, когда они садились в баркас. — Завтра скажем, когда увидят, что его нет, и станут расспрашивать.

— Правильно, — согласился Филип. — Ничего не скажем. Елена не уснет, если узнает, что случилось. С плохой вестью спешить нечего.

— И ты, Марек, помалкивай, ладно?

Обратно они плыли дольше, потому что обогнули весь мыс. Мать с Еленой сидели на крышке трюма, закутавшись в одеяла. Они все время молчали, чтобы не прослушать всплески весел. Глаза по ночам хуже служат, чем уши. Но с баркаса их силуэты были видны хорошо. Когда баркас вышел из тени, силуэты встали.

— Ждут нас, — сказал отец. — Крикни им, Марек!

— Что?

— Что едем.

— Сам кричи, — сказал Марек. У него стянуло горло. Не мог он кричать.

Но первой крикнула мать:

— Это вы?

— Мы, — ответил отец. — Ждете нас? Почему не спите?

— Да какой тут сон! Сидим как на иголках. Вы целы?

— Целы, — коротко ответил отец.

Баркас остановился. Мама подала Мареку руку, помогла ему подняться на палубу и обняла. Потом поднялся на палубу отец с большой соломенной сумкой.

— Что это у вас? — удивилась мать.

— Покупки, — сказал отец. — За все уплатили, как и обещали. Больше всего нам дали за соль. Даже сумку пришлось купить. А Милко спит?

— Как сурок. И вы, слава богу, вернулись!

Проводники пожелали Краликам доброй ночи и поплыли к другим судам. Марек провожал их глазами, радовался, что избавились от них наконец, и с каждым звуком весла ему становилось легче. Вместе с тем все сильнее рвалась с языка тайна, о которой он обещал не говорить.

— Где же вы были? — спрашивала пани Елена. — Рассказывайте, чего молчите?

— В деревне, — ответил Филип. — Или в городе? Наверное, это был маленький городок.

Мать с Еленой облегченно вздохнули. Они сразу забыли о том, что уже поздно, им хотелось поговорить.

— Ну, а как это место называлось? Были, и сами не знаете где. Наверное, хорошо вам было, не скучали небось!

Если молчат мужчины, говорят женщины.

— Никогда еще мне не было так страшно, — призналась пани Елена.

— А мне раз было и пострашнее, — сказала мать. — В Земуне, когда на барже у нас были те двое. Немцы всю баржу обыскали, и мы уже думали, что Марека больше не увидим. А еще на порогах, когда в Казане отцепили баржу со взрывчаткой. Правда, отец? Как эта дорога называлась, под которую поставили баржу?

— Траянова.

— Да, сербы поставили под Траянову дорогу баржу со взрывчаткой и хотели Казане взорвать, чтобы остановить движение по Дунаю. А ущелье узкое, всего метров полтораста шириной. Вот плывем мы по нему и думаем: сейчас взорвемся! Слава богу, что Марека тогда с нами не было!

— А взорвали ущелье? — спросила пани Елена.

— Да нет, — продолжала мать. — Сербы убрали баржу. Ведь плохо было бы не только немцам. Половину Сербии могло затопить. Потом сербы у Железных Ворот хотели перегородить канал. Три баржи с камнями там потопили. Но плохо получилось. Баржи завалились набок, и проход все равно остался. В этой Сербии чего только не бывает! А теперь уже не только в Сербии. Видели капитана с обрубленными руками? Это в Болгарии. Все на Дунае переменилось. Все, все. Когда мы сюда пришли, тут рай был, а теперь с ума сойти можно.

— Мне не доводилось переживать такое, — сказала пани Елена, — только сегодня. Зато Филип многое пережил, — прижалась она к мужу. — Как начнет рассказывать, у меня мурашки по коже. Когда немцы напали на Сербию, он зимовал в Нови-Саде. Там раздали людям топоры и, велели высекать проруби, а потом... расскажи, Филип! Далеко это было от вашей баржи? Метров пятьдесят, да?

— Лучше не вспоминать! — сказал матрос. — Да еще при ребенке. Это не для него.

— Марек тоже повидал достаточно, — кивнула мать. — Услышать не так страшно, как видеть. Он много видел. Правда, сынок?

— Не приведи бог еще пережить такое... — вздохнул Филип.

— Молчи! — пани Елена закрыла ему ладонью рот. — Не накличь беду!

— Вы думаете, что у нас дома будет беда? — тихо спросила мать.

— И дома и здесь, — ответил Филип. — Один раз фронт перескочил через нас, но в другой раз уже не перескочит.

— Вам-то что! — вздохнула мать. Матрос коснулся тех ее мыслей, которые она скрывала сама от себя. — Вам легче. У вас нет детей. Я только одного боюсь. Я боюсь, что, когда придет беда, мы не будем вместе.

Марек не в силах был слушать дальше. Он бросился матери на шею и расплакался.

— Что с тобой, Марек? — успокаивала она сына.

— Ничего, ничего...

— Что с ним вдруг?

Отец знал, что с ним.

— Рулевого застрелили, — сказал он и показал на соседнюю баржу.

— Того? Немца? — испугалась мать. — Когда? Мы не слышали. Правда, пани Елена?

— Не было выстрелов, — подтвердила пани Елена.

— Вы и не могли услышать, — сказал отец. — Это было за несколько километров отсюда. Сидели мы в трактире. У немца нервы не выдержали, он и побежал. Двое выскочили за ним. Потом стало слышно стрельбу.

— И сказали, что немцу капут, — закончил Филип. — Мы потом и есть не могли.

— Когда же это случилось? — удивлялись женщины. — Ведь он недавно был здесь.

— Не матрос, — сказал отец. — Рулевой, а не матрос. Тот, что постарше. Да и матроса здесь быть не могло. Мы раньше него ушли от сербов.

— Я разве не отличу рулевого от матроса? — сказала мать. — Говорю вам, был здесь рулевой.

— Незадолго до вас, — добавила пани Елена.

— Это привидение, — сказал отец. — Или вам приснилось.

— Нет, мы видели ясно. Мы с ним даже разговаривали. Рулевой взял какие-то свои вещи, и его увезли на берег. Он еще нас просил, чтобы мы никому об этом не говорили.

— Так вот оно что! — догадался отец. — А я все думаю: не может быть, чтобы сербы могли его так легко застрелить. Он решил остаться у партизан, только чтобы никто не знал, а главное, матрос. Как поругались они, рулевой от матроса, как от черта, шарахался. Даже как-то говорил мне, что матрос хочет донести на него в Германии и что он боится за семью. Немец против немца!

— А мы сразу — капут! — сказал Филип. — Слышишь, Марек? Хорошо, что мы мясо захватили с собой. Ну-ка, достань его! Давайте помянем немца, хоть он и жив. А?

— Давайте, — сказал отец. — Пойдемте все к нам! Мы ведь еще и не познакомились толком.

— Зачем в каюту? — отказался Филип. — И тут хорошо. В рот себе, что ли, мясом не попадем? Ну и немец! Так нас провести!

— За это мы устроим ему поминки, — смеялся отец. — Мяса не хватит, примемся за окорок.

— Вы и окорок принесли? — удивилась мать.

— Копченый.

— Копченый?

— Да, и еще много чего! Полная сумка. Пойду фонарь принесу.