«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)

Чем дальше они отходили от Дуная, тем более редким становился лес. Иногда можно было увидеть всю колонну сразу. Впереди — телеги, за ними тянулась команда «Святого Геллерта», потом шли партизаны, солдаты и снова партизаны. Остальные, переговариваясь, шагали за ними. Если бы у партизан не было автоматов, они бы ничем не отличались от остальных.

Иногда Марек переставал замечать их присутствие. Он чувствовал себя на берегу так, словно был на прогулке, снова появился в нем интерес к земле, на которой все кажется новым для речника. Временами он сходил с дороги и пробирался чащей. И тут ему вздумалось нечто такое, что на судне и в голову прийти не могло. Он попросил у отца нож.

— Зачем тебе?

— Прут срежу. Для себя и для Милко. Надо же ему что-нибудь принести. Ведь ветки такие длинные и прямые...

— Зачем они вам?

— На удочки.

— Срежешь на обратном пути. Чего таскать зря? — сказал отец. — Дай-ка мне руку, а то потеряешься, мама меня без тебя и на баржу не пустит.

  Марек шел рядом с отцом. Очень ему хотелось сделать удочку. На палубе такие прутья не растут, и Дунай не пригонит их к борту. Он сразу, как всегда в таких случаях, когда отец ему в чем-нибудь отказывал, вспомнил Гажо. Гажо не поленился бы таскать удочки с собой.

— А вдруг там будет Гажо? — повернулся Марек к отцу. — Он ведь может там быть? Правда?

— Где? — не понял отец.

— Там, куда нас ведут, — сказал Марек. — У комиссара.

— А что ему там делать?

— Ты же сказал, что он остался в Сербии, значит, мы можем встретиться. Или нет? Можем, раз он остался...

— Сколько воды с тех пор утекло в Дунае! — сказал отец. — Где он теперь? Может, дома.

— В Чехии?

— Зачем в Чехии, если Гажо словак? В Чехии у него мама.

— Ну, а где же тогда? Отца у него нет...

— Смотри-ка лучше под ноги, — сказал отец, потому что как раз в это время споткнулся.

— Может быть, он все-таки здесь, — мечтал Марек.

Он вспомнил, как прятали Гажо за досками, как ночью вместе с сербом уплыл он с баржи на берег. Почему бы ему не быть здесь? Раз они увиделись в Земуне, значит, можно и здесь повстречаться. Весь остаток пути мальчик думал о Гажо.

В помещение, где все должны были ждать комиссара, вели четыре или пять ступенек. Оно было похоже на трактир. Всюду стояли кувшины и стаканы и крепко пахло вином. Но вместе с тем его можно было назвать и погребком, потому что сидели тут прямо на бочках или на толстых досках. Большие бочки были столами. Настоящий стол там был только один, но зато длинный, словно несколько столов. Ножки его были сделаны из толстых поленьев, а столешница из тех же строганых толстых досок. Крепкий был стол. Помещение могло быть и сараем — стены были увешаны хомутами и седлами, а в углу стояли тележные колеса. Ну а в этот вечер тут была приемная комиссара.

Команду и солдат с парохода усадили за большой стол. Остальные расселись где попало и пытались разговаривать с сербами. Когда за соседним столом узнали, что отец и матрос — словаки, им дали вина и предложили выпить. После этого не так страшен был приход комиссара. Только Марек остался недоволен, потому что Гажо они так и не встретили.

Кто-то крикнул, что идет комиссар, и все повернулись к входу.

Комиссар появился в дверях, и на язык запросилось слово «великан». Для того чтобы встать в полный рост, ему пришлось сойти на две ступеньки вниз. Еще более высоким его делала папаха с блестящим значком, но и без нее он был необыкновенно высок. У него были широкие плечи и огромные руки — как у медведя лапы.

— Добро вече! — сказал комиссар. — Добрый вечер!

Пока трактирщик зажигал керосиновые лампы, комиссар стоял на ступеньке, словно давал возможность присутствующим рассмотреть свою могучую фигуру, и от этого в помещении чувствовалось необыкновенное напряжение. Он, видно, хорошо знал, что, как только начнет говорить, первое впечатление о нем сразу же изменится в лучшую сторону. Голос у него был довольно низкий, но все же слышалось в нем нечто такое, что пристало бы скорее доброй маме в большой семье, чем ему, командиру.

— Венгр? — подошел он к капитану со «Святого Геллерта» и подал ему руку.

Капитан кивнул и стал представлять команду. С каждым комиссар здоровался за руку. Он не спешил, и неторопливость была ему к лицу. Точно так же он поздоровался и с солдатами.

— Мы никого не обидим, — сказал комиссар. — Вы нам не враги. Вы на службе, поэтому у вас оружие и вы воюете. Мы тоже теперь солдаты. Наши враги только фашисты. Кто хочет, может остаться у нас и бить фашистов.

Один из солдат повторял его слова по-венгерски.

Потом комиссар вместе с партизаном, у которого на Дунае был громкоговоритель, подошел к речникам и у каждого спрашивал, кто он такой. Он подал руку болгарам, румынам, а потом подошел к немцам.

— Ты кто? — спросил он рулевого.

— ...дойче, — представился рулевой. — Немец.

— Грман, — сказал комиссар и подал ему руку.

Вместо «герман» он говорил «грман», но немец не осмелился его поправить.

— Фашист?

— Нет, нет, замотал головой немец.

— Хорошо, — сказал комиссар и повернулся к матросу: — Ты кто?

— Герман, — сказал матрос.

— Грман, — поправил его комиссар. — Фашист?

Матрос отрицательно покачал головой.

— Хорошо, — сказал комиссар и подошел к словацкой команде.

Марек думал, что он обратится к отцу, но комиссар пальцем показал на мальчика:

— Ты кто?

— Словак, — сказал Марек.

— Словак? — Комиссар сделал вид, что не понял: — Что такое словак?

— Словак, — взялся объяснять Филип. — Словакия — придунайское государство. Город Братислава.

— Знаю, — прервал его комиссар. — Чехословакия.

— Да, да, — кивал головой Филип.

— Чехословакия, — повторил комиссар, и это слово прозвучало у него как приказ. Он снова повернулся к Мареку: —Ты не словак, а чехословак! Кто ты?

— Чехословак, — ответил Марек.

— Так! — довольно сказал комиссар и подал ему руку. Потом подал руку отцу: — Тоже чехословак?

— Чехословак, — ответил отец.

— Так же отрекомендовался и Филип:

— Чехословак.

— Хорошо, — сказал комиссар и пошел к другим.

— Это уже бывало, — объяснял отец Филипу. — Сербы не признают словаков, а только чехословаков. И Словакию не признают.

— Знаю, — ответил матрос. — Вместе слышали. Помните, мы вывозили одного из Земуна? Он тоже так говорил.

— Почему не признают? — спросил Марек.

— Да признают, — сказал отец. — Но только как чехословаков, потому что Словакию отделили немцы. Перед войной была Чехословакия, а сербы не признают немецкие нововведения. Сербы немцам не сдались. Они их не боятся.

— Мы бы тоже не боялись, — открылся наконец Филип. — Только нас мало.

— Сербов тоже мало, а не сдались.

— Сербов больше.

— Все же намного меньше, чем немцев. И оружия у них столько нет. Уж такой они народ. Ни за что не сдадутся, лучше погибнут.

Отец стал рассказывать о партизане, которого они везли вместе с Гажо. Марек гордился отцом, хоть мама и сказала как-то, что отец тогда очень трусил. Но Марек не мог и мысли допустить, что отец боялся перевозить партизана. Какой мальчик подумает так о своем отце? Был бы тут Гажо, он бы сказал правду. А может, здесь кто-нибудь знает о Гажо? Что, если спросить? Комиссар может знать, иначе не относился бы к ним по-дружески.

С каждой минутой Марек все больше восхищался комиссаром, приписывал ему все хорошее, что только могло прийти в голову, а как только комиссар приказал обменять справки, написанные мальчиком с фиолетовыми зубами, на деньги, ко всему хорошему в комиссаре Марек прибавил и справедливость. Филип, правда, сказал, что такая справедливость — это политика, но незнакомое слово не сбило Марека с толку. Он верит тому, что видит. Плевать ему на слова, которые ничего не говорят.

С деньгами можно было идти в магазин. Комиссар приказал, чтобы открыли все магазины. Когда отец, Марек и матрос вернулись с покупками, в помещении уже было весело, потому что многие речники решили тут же потратить деньги. Серб, который угощал их вином, сказал, что два солдата со «Святого Геллерта» перешли к партизанам. Солдат несколько поубавилось, видно, он говорил правду.

Перед немцами с «Баварии» стояло блюдо с жареным мясом. Отец спросил, где они его купили.

— Там, — показал рулевой в угол.

Вскоре и перед ними поставили блюдо с мясом и буханку хлеба. Отец взялся за хлеб, а в это время немецкий рулевой вскочил и, как сумасшедший, выбежал вон. Речники переглядывались, ничего не понимая. За ним следом сорвались два партизана. Один из них был «ежик», который приходил к Краликам на судно. Стояла напряженная тишина, и вдруг с улицы в эту тишину ворвалась автоматная очередь. Вернулся «ежик» и сказал:

— Герман капут. Немца убили.

— Война, — спокойно сказал комиссар. — Почему он нам не поверил? Хорошо, — сказал он «ежику» и взял в руки кувшин.

Всех словно обдало ледяной водой. Взгляды невольно обратились в сторону немецкого матроса, рядом с которым опустело место. Лицо его было белее мела, он хотел что-то сказать, но только вытянул над головой руку с белым платком. Все поняли, что он не в себе, и вскоре о немцах забыли.

Однако его соседям было не так легко забыть немецкого рулевого.

— Нервы у него сдали, — сказал отец и подал Мареку кусок хлеба. — Возьми мясо!

— Не хочу, — сказал Марек.

— Почему?

— Так. — Он посмотрел на немца.

— Мне что-то тоже не хочется, — признался Филип. — Давайте завернем его и возьмем с собой.

Увидев, что болгары и румыны встали и собираются уходить, они тоже поднялись.