«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)

Утром швартовались позже обычного. Какое-то время ушло на то, чтобы составить из барж караваны, но еще дольше пришлось ждать лоцманов, у которых было свое расписание. «Ангелы-хранители» были уже на ногах. «Ангел-паук» сидел привалившись к рюкзаку, — видно, ночное хождение утомило его. «Ангел-волк» брился, зачерпнув в стаканчик дунайской воды. Когда Марек поднялся на палубу и увидел его с бородой из белой мыльной пены, ему стало стыдно за свои ночные страхи.

Даже маленькая радость от того, что караван поведет болгарский буксир, была омрачена тем, что баржа, идущая перед Краликами, оказалась немецкой. Ведь из-за нее и баржа Краликов тоже оказывалась под угрозой обстрела. Стало еще тревожнее, когда прозвучал сигнал к отплытию. Немцы, прихватив рюкзаки, разошлись по своим местам. «Ангел-волк» пошел на нос, а «ангел-паук» устроился на свободном пятачке под самой рубкой.

Мареку, у которого там была черепаха, все это, понятно, не понравилось. Речникам теперь стало ясно: немцы всерьез приступили к несению службы с того момента, когда караван подошел к сербским берегам. Казалось бы, ну что могло измениться на знакомых дунайских берегах? «Ангелы» тем не менее вели себя так, словно враг целился в них из-за каждого дерева, из-за каждой скалы. Мареку хотелось пойти взглянуть на мушку, застрявшую в шлюпке, но неподалеку лежал «ангел-паук», и мальчику пришлось бы пройти мимо него, а на это он не отважился. Оставалось утешаться мыслью, что мушка никуда не делась. Марек заботливо перенес черепаху в каюту и уложил в ящичек, в котором прошлой осенью ее собирались везти на берег и где она проспала всю зиму.

Потом Марек направился в рубку: может, хоть оттуда ему удастся разглядеть драгоценную мушку, но и из рубки скошенный борт шлюпки не просматривался. Марек видел только подошвы сапог «ангела» с блестящими шляпками гвоздей. И что, в самом деле, он так испугался ночью топота сапог?! Марека так и подмывало сказать вслух, что больше он не будет бояться, но при лоцманах он на это не решился. А поэтому только и оставалось, что спросить у Гажо, слышал ли он ночное тиканье.

— Какое тиканье? Что тикало? — не понял матрос.

— Эти... солдаты... Топали они над тобой?

— Топали. А над вами? — Тоже. Особенно надо мной. Я даже уснуть не мог.

— Я тоже не мог уснуть,— признался Гажо.— А потом включил радио и заснул. Жаль вот только, что к утру у приемника батареи сели.

Пока караван шел через Железные Ворота, «ангелы-хранители» никуда не отлучались с палубы. И пока тянулся канал, они все ходили взад и вперед. На берегу перед караваном пыхтел паровоз, время от времени прикрывая его дымовой завесой, которую тут же рассеивали сильные порывы ветра, а оставшиеся от нее клочья неслись над обширной мелью до самого румынского берега. Никогда еще берега канала не казались такими близкими, и даже вода, казалось, неслась сегодня особенно стремительно. Река оглушительно ревела. Канат, соединявший караван барж с паровозом, на этот раз тоже выглядел необычно тонким. Только бы не лопнул! В Железных Воротах Дунай не знает пощады...

Один из лоцманов повернулся к отцу и велел ему отправить мальчика вниз в каюту. Ничего не объясняя, он только показал взглядом на левый берег. Отец все понял:

— Марек, иди к маме. А то ей одной страшно.

Из каюты мальчику почти ничего не было видно. Он метался от одного иллюминатора к другому, поднимался по трапу посмотреть, что делается за кормой. Для этого ему приходилось открывать дверь. Однажды он встретился глазами с одним из солдат, и у него разом все вылетело из головы. Марек снова исчез в каюте, а «ангел-паук» остался за дверью.

С парохода бросили на берег буксирный канат, и конец его шлепнулся по воде с такой силой, что поднялись фонтаны брызг. Когда баржа Краликов поравнялась с паровозом, там уже почти выбрали весь канат из воды. Кралики помахали машинисту, но тот не ответил. А может, просто не заметил их или стекло помешало. Интересно, заводил ли отец свой обычный разговор с лоцманами о том, чей это паровоз? Глядя, как он удаляется, и мысленно возвращаясь в родной дом, Марек с матерью на какое-то время даже забыли о грозящей им опасности.
     За Оршовой плавание протекало как обычно. Они уже миновали часовенку на вершине Алиона, как вдруг за Казане, там, где Дунай начинает сужаться, с берега прозвучали выстрелы.

Марек успел заметить, что на буксире начался переполох, но тут мать чуть не насильно потащила его в трюм. Мальчик почувствовал, что у нее трясутся руки, и даже в полумраке трюмной каюты было заметно, как она побледнела. Бедняжка, она до последней минуты надеялась, что их не обстреляют, верила в это, и вот — все оказалось напрасным.

— Стреляют ведь! — шепнула она. — Ты слышал?
     — Слышал, — кивнул Марек. — А как же отец?

Мальчик сразу же подумал: «Интересно, а что делается в рулевой рубке?»

В каюте стало совсем темно. Значит, с обеих сторон их обступили скалы ущелья Казане: с одной — Алмасулу, с другой — Мироч.

Мать с сыном откинули скамью и сидели, тесно прижавшись друг к другу, объятые страхом, как беспомощные зверьки перед хищником. Скамья сейчас казалась им самым безопасным местом: она была гораздо ниже уровня реки — вода и обшитый железом борт баржи оберегали их от пуль.

— А как же отец? — Мысли Марека все время возвращались к рулевой рубке, обшитой только досками и застекленной со всех четырех сторон. — Пуля ведь может пробить стекло, правда? Почему отец не спустится к нам? — Может, они больше не будут стрелять, — прошептала мать.

— Может, они просто хотели попугать. А если начнут стрелять, то только в немцев. За что им в нас-то стрелять? Мы им ничего плохого не сделали. Я принесу тебе, сынок, хлеба с маслом и чаю. Ты, наверное, уже проголодался.

— Нет! — еще крепче прижался к ней Марек.

Горло у него сжималось от страха, он сейчас все равно не смог бы проглотить ни крошки, и мать это отлично знала.

— Тихо как, слышишь? — попыталась она ободрить скорее себя, чем мальчика. — Я же говорила, что больше стрелять не будут. Они баржи узнают по флагу. И название тоже могут прочитать. Они ведь знают, что СДП — это Словацкое дунайское пароходство. Я все-таки поставлю чайник и принесу хлеба с маслом. И лоцманам тоже чаю отнесу, может, попьют. Чай-то они с собой не носят. Вот в прошлый раз попили и спасибо сказали.

Мать говорила не умолкая, словно пытаясь заглушить одолевавшие ее мысли. Но это не только не помогло, а совсем наоборот. От страха ее вдруг словно парализовало, и она с места не могла сдвинуться.

За иллюминатором стремительно неслась вода. Вот бы так же быстро остались позади скалы со всеми их трещинами, пещерами и древней, построенной римскими рабами дорогой, которая через столетия вдруг вновь ожила. Но вода проносилась мимо, а скалы, наоборот, казалось, замерли на месте, равнодушные и бесстрастные.

Тут снова грянул выстрел, а следом за ним еще несколько.

— Мама, ты слышала? — прошептал Марек.

— Это далеко, — успокоила его мать.

— Нет, близко.

— В Казане все кажется близким. Скалы задерживают звук, ему уйти некуда.

В этот момент прямо у них над головой началась настоящая перестрелка. По палубе зазвенели пустые патронные гильзы. Это «ангел-паук» отвечал на выстрелы сербских партизан. Шла такая пальба, что мать с сыном инстинктивно пригнулись еще ниже.

Гажо выскочил из рубки, подбежал к трапу и, свесившись вниз, крикнул:

— Не бойтесь, это не в нас стреляют! Это партизаны с немцами «разговорились». А тот дурак, что у нас под рубкой, все никак угомониться не может! Вы на всякий случай присядьте под иллюминаторами. А то еще какая-нибудь шальная пуля пробьет стекло.

— А почему отец не спускается? — спросил Марек. — Отправь его к нам.

— А зачем? Я ведь тоже сейчас иду обратно. Только хотел вам сказать, чтобы вы не боялись. Если бы этот, — Гажо ткнул пальцем в сторону «ангела-паука», — сербов не дразнил, все было бы в порядке. Черти принесли его на нашу голову! Ну, кажется, замолк. И с берега ничего не слыхать. Не бойтесь!

Минуту и впрямь было тихо, а потом над головами затрещала автоматная очередь. И вслед за этим несколько пуль ударились о борт баржи, за которым прятались Марек и мама.

— Господи боже, спаси нас! — начала молиться мать. — Спаси нас, Дунай!

Марек в страхе обнял ее за шею.

— Нет, хватит, я ему сейчас скажу, чтобы он дурака не валял! — крикнул Гажо в каюту и умчался.

«Ангел-паук» укрылся за каютой. Он как раз вставлял в автомат новую обойму. Движения его были совершенно спокойными и хладнокровными, он знал, что каюта надежно защищает его от пуль с левого берега, а то, что речники не могут оставить штурвал и поэтому им грозит смертельная опасность, было ему совершенно безразлично. Видно, именно об этом и говорил Гажо солдату, пытаясь втолковать ему, какому риску он их всех подвергает. Может, при этом он как-нибудь и задел немца, трудно в такой ситуации понять. Гажо увидел только, как солдат, потеряв равновесие, полетел с палубы в воду.

Матрос в смятении бросился на корму и увидел, как рука с «пауком» уцепилась за борт шлюпки. Не раздумывая, Гажо спустился в шлюпку по канату, которым она была привязана к барже. Первым его побуждением было двинуть веслом по мерзкому «пауку», чтобы разом с ним покончить. Но, оглянувшись на рулевую рубку, Гажо встретился взглядом с отцом и на мгновение, заколебался.

Отец увидел, как матрос вытащил перочинный нож, перерезал канат, и его вместе с «пауком» понесло вниз по течению.

Отец решил, что, испугавшись второго немца, Гажо предпочел бежать. И почти тут же перестрелка оборвалась. Где-то далеко еще прозвучало несколько выстрелов, а может, это было эхо, метавшееся от скалы к скале, точно стадо горных коз.

Когда берега расступились и стали ниже, мать поднялась и посмотрела в иллюминатор.

— Казане мы уже прошли, — сказала она.

Матери хотелось выбраться на палубу, но страх и недобрые предчувствия продолжали удерживать ее в каюте. Чтобы хоть как-то отвлечься, она принялась стирать пыль с мебели, но та никак не стиралась, потому что это была не пыль, а блики, отбрасываемые сверкающей речной рябью.

Мать поставила Марека на скамью, и они оба принялись смотреть в иллюминаторы. С правой стороны над речной гладью виднелись контуры стены красного цвета, напоминающей большущий петушиный гребень. Наверное, стена эта возникла в незапамятные времена, когда вершина красной скалы распалась на две части. Одна из них так и осталась на месте, а другая рухнула в Дунай, отчего возникла мель. Поэтому, когда речники говорили, что плывут через «Гребень», они говорили сущую правду. Места эти чем-то напоминали Железные Ворота. Течение тут было стремительным, из воды повсюду торчали скалы, что заставляло пароходы двигаться на определенной глубине и по строго ограниченному бакенами коридору.

— Наверное, с «Вашкапу» нам уже канат бросили, — решил Марек, когда они остановились у бакенов, там, где начинался коридор. — Бросили или нет?

— Наверняка, — сказала мать. — Иначе зачем бы мы тут стояли?

Через иллюминаторы они не могли видеть, что делается впереди, поэтому только представляли себе пароход «Вашкапу» таким, каким запомнили его по предыдущим плаваниям. Мысленно они рисовали себе, как с «Вашкапу» подают канат на буксир, как на буксире его вылавливают из воды и закрепляют. «Вашкапу» здесь делал то же, что локомотив в Железных Воротах. Он помогал перетаскивать караваны барж на том участке пути, где было труднее всего.

Наконец и баржа Краликов сдвинулась с места... Пошли... Через «Гребень», тот самый, что в стародавние времена рухнул в Дунай. На палубе «Вашкапу» крутится вал-грядиль, наматывая канат, которым этот пароход-«альпинист» для страховки привязан к скале, как раз над опасным коридором. Вот они уже проходят бакен за бакеном... Только подальше, как можно дальше от красных бакенов!..

Уже столько раз довелось Краликам наблюдать необычное восхождение каравана судов вверх по «Гребню». Но все же сейчас им было обидно, что из иллюминатора много не увидишь. Перед глазами мелькало только то, что было видно сбоку.

И «Вашкапу» они увидели мельком, когда были уж в самом конце коридора. Вал-грядиль с намотанным канатом распластался почти во всю ширину палубы. Красная скала осталась позади. «Вашкапу» теперь мог, как бы держась за свой канат, спуститься вниз и поджидать там следующий караван.

Через минуту в каюте появился отец.

— Гажо уже нет с нами, — коротко сообщил он.

— Как, убили?! — ужаснулась мать.

— Нет, — покачал головой отец и рассказал обо всем, что произошло в Казане.