«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)

Началась оттепель. Солнце и теплый ветер делали свое дело. Снег на берегу исчез, он оставался только на вершинах холмов, словно для того, чтобы оттуда лучше видеть Дунай и движение льдов от Казане. И местные жители, и речники с одинаковым волнением ждали этого события. Ведь освобождение речного пути приведет в движение жизнь как в городе, так и на баржах. Вот почему, едва лед тронулся, весть об этом быстро разнеслась по округе. Ледоход начался! Скорей в кормовую рубку, оттуда лучше видно!

— Зачем в рубку, уж лучше на берег! Смотрите, сколько там народу! Спустим шлюпку и пойдем к берегу.

До берега было метров пятьдесят. Несколько взмахов весла, и вот уже Гажо выпрыгивает на камни и привязывает канат к железному столбику. К выступу, который отделял залив от реки, вела хорошая, выложенная камнем дорога. Кралики поспешили присоединиться к собравшимся. Столько людей одновременно здесь уже давно не собиралось. Еще бы! Освобождение Дуная ото льдов — настоящий весенний праздник!

Глыбы, плывущие из ущелья Казане, напоминали сказочные ледяные дворцы. Некоторые проплывали очень быстро, сразу же попадая в основной поток; они едва успевали мелькнуть перед глазами. Другие делались добычей боковых течений и попадали в залив. Тут их кружило возле берега, а потом относило к баржам. Марек едва успевал поворачивать голову, чтобы ухватить все многообразие движения этого бесподобного ледяного королевства.

— Какая льдина самая большая?

— Вон та, с двумя башенками.

— Ничего подобного! Следующая побольше будет!

— И вовсе нет, она только толще. Ну, а эта прямо дворец! Настоящий пароход. Мы все могли бы на ней поместиться.

— Смотрите-ка, кто-то плывет... Или свалился оттуда? Вон там, вон... Видите?

— Господи! Да это же труп! — воскликнула мать. — Марек, не смотри, ночью не заснешь! — Она прижала мальчика к себе и закрыла ему глаза ладонями. — Не смотри, я тоже не смотрю. Уже уплыл? — спрашивала мать. — Уплыл? Да скажите же, уплыл или нет, чтобы я его больше не видела. Да что вы все, онемели?!

Марек вырвался из ее рук и отбежал на несколько шагов. Мать еще долго стояла, отвернувшись от воды, не осмеливаясь взглянуть.

— А вон еще! — показал Марек на что-то, напоминающее мешок. — И там! И вот тут, рядом с нами! Сколько мертвецов! Они из-подо льда выходят.

— Марек, не смотри! Они будут тебе сниться!

Поверхность реки прямо на глазах превращалась в ужасное зрелище. Иначе и быть не могло. Той военной весной ледяные дворцы оказались ледяными могилами. Когда лед на Дунае тронулся, могилы начали раскрываться. Мать уже не пыталась скрыть от Марека эту страшную картину. Да и как скроешь, если мертвецов не один и не два, а вон сколько! Целый залив!

— Посмотрите на старуху! — показал Гажо на выступ, где стояла сербка-вещунья.

Кралики не видели ее в заливе с самого рождества. Появление вещуньи было столь внезапно, что придало старухе еще больше таинственности.

— Уж не с внуками ли своими прощаться пришла? — с горечью сказала мать и перевела взгляд на раздувшийся соломенный матрац, который прибило течением к берегу.

Стайка мальчишек попыталась палками отпихнуть его назад к течению. Край матраца надорвался, и оттуда вывалилось сразу пять детских трупиков. Потом еще и еще. Соломенный матрац, отдаляясь от берега, словно рассеивал их по речной глади.

— Царица небесная! Да ведь это же грудные младенцы! — в ужасе шептала мать. — Все до одного грудные! Ведь они даже ходить не умели! Какое зло они могли сотворить? Кому навредили? За что их так? Они ведь даже и говорить еще не научились! Все грудные, бедняжечки, и без матери! Зачем только я туда взглянула? Почему я всегда смотрю на самое кошмарное? На мои глаза вечно попадается то, что всего ужаснее.

— Куда ни глянь, везде одинаково, хозяйка, — сказал Гажо. — Тут грудные младенцы, там старики, там дети постарше. Больше всего их несет основным течением. Может, на ком-нибудь из них твои ботинки, Марек!

— Нет, люди такого сделать не могли! Не могли, никогда! Скажите мне, могли? Люди? Нет... нет... Сделать Дунай общей могилой? Люди бы такого не сделали, люди не могли...

Когда они вернулись на баржу, пришел герр Таубе и попросил мать, чтобы она на минутку зашла к ним. Он, дескать, не знает, что происходит с его женой.

Мать застала фрау Таубе в безудержных рыданиях. Она держала перед собой разбитые фотографии своих сыновей в солдатской форме и твердила, что ее мальчики не виноваты, что они такого не могли сделать, она знает своих мальчиков и знает, как их воспитала.

Мать пыталась успокоить фрау Таубе, но та ничего не слышала и словно ничего вокруг не замечала. Герр Таубе сказал, что она находится в таком состоянии с тех самых пор, как пришла жена Немета и сказала ей, что это все — дело рук ее сыновей. С этими словами мадьярка сорвала со стены фотографии и швырнула на пол. С тех пор фрау Таубе не может прийти в себя и только и делает, что заступается за сыновей.

Вечером речники стали зажигать свечи. На каждой барже. Словно сговорившись... Настал час, и зажглись фонари. Свечки в память о погибших, фонари во имя спасения от беды оставшихся в живых... Огни отражались в воде, и залив был похож на кладбище в День всех святых. Даже белая часовня на вершине Алиона издали тоже казалась огромной свечой, а ее островерхая крыша напоминала взметнувшийся язык черного пламени, от которого исходил не свет, а сумрак.