«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)

В одном ряду с баржей 6714 стояла венгерская, вместе с которой Кралики пришли сюда, за ней румынская, а ещё дальше — баржа Немецкой дунайской компании.

На венгерской барже жили супруги Немет вместе со своим двенадцатилетним сыном Лацикой. Лацика целыми днями играл с кошкой. С ней он был неразлучен и делился всеми лакомствами. Да так, что кошка съедала мясо из гуляша, а Лацике доставались остатки. Или кошка вылизывала соус, а фасоль доедал Лацика. Родители много раз пытались ему это запретить, но мальчик бунтовал, а то и вовсе переставал есть. Эта несчастная семья была вынуждена жить на Дунае, чтобы люди не видели их душевнобольного сына.

На румынской барже жили речники без семей. На немецкой — пожилые супруги Таубе. У фрау Таубе было два сына, их фотографии в узеньких рамках висели на стенах каюты. На одних снимках они были ещё совсем детьми, на других постарше, и, наконец, на последних они были одеты в солдатскую форму. Фрау Таубе могла часами говорить о сыновьях и очень страдала оттого, что зимой им с мужем не удастся побывать на родине, где их, конечно, ждали письма от сыновей.

Когда лёд совсем окреп, речники начали прорубать в нем длинные узкие канавки. Делали они это вовсе не для того, чтобы любоваться дунайской водой. Речники боялись, как бы лёд не проломил их баржи. На берег теперь почти не сходили. Кое-какие продукты на барже были, а все остальное местные жители доставляли речникам прямо на палубу. Чаще всего шёл обмен. Семья Краликов как-то выменяла ведро сахара, горшочек красного перца и старую мамину юбку на половину свиной туши.

А однажды на барже появилась старуха-сербка, которая потом стала часто захаживать к Краликам. В первый раз ей приглянулись ботинки Марека, которые стали ему малы раньше, чем он успел их износить.

— Это для детей Пётара, сына моего, — говорила старуха. — Одному не подойдут, сгодятся второму. Не второму, так третьему. Только бы Петар вернулся. Шесть сыновей у него. — Она рисовала рукой в воздухе лестницу из шести ступенек. Каждая ступенька — в рост одного из внуков.

Шесть ступенек, и у каждой — красивое сербское имя. Две ступеньки были ниже Марека, а третья такая же, как он. Эта ступенька называлась Жарко. Марек хорошо запомнил это имя, потому что старая сербка, произнося его, погладила мальчика холодной костлявой рукой, и ему показалось, будто его погладила сама смерть.

С тех пор старуха часто наведывалась к Краликам. Когда у нее нечего было менять, она приходила просто так. Нельзя сказать, что сербке были рады, но и двери перед ней не закрывали. Всё, что она говорила, казалось Краликам сплошным пророчеством. Старуха предсказывала, что грядут страшные события: кровь, смерть и «рата» — война.

Из-за этих-то прорицаний и не любили, когда сербка появлялась на палубе. Но тем не менее ей всегда открывали двери и предлагали сесть. Старую сербку окружал ореол таинственности, такой же мрачный, как те темные горы, с которых она спускалась. Эта таинственность одновременно и вселяла тревогу и придавала силы. Такое чувство переживают речники, когда идут через опасный участок дороги — страшные речные пороги: тут и отвагу испытаешь, и слабость свою почувствуешь.

— Бери сына, мать, — советовала старуха. — Купи билет и гайда на воз! По-нашему воз, по-вашему — поезд. Гайда на воз с малым! Гайда домой! Над Дунаем висит рата!

Марек посмотрел в ту сторону, куда указывала старуха, и увидел на горизонте алую зарю. Он боялся старухи, а теперь стал бояться и алых зорь. Стоило ему увидеть окрашенный красным небосклон, как старуха с её пророчествами вставала перед глазами.

— Придет беда, мать! И для мужчин придет беда! Смерть и кровь!

— Коли придет беда, так уж лучше всем нам быть вместе, — отвечала мать.

Ни за что на свете не согласилась бы она признать, что сербка права, хотя словам её верила, может быть, даже больше, чем сама старуха.

Старухины слова глубоко врезались в память, да и саму её не забудешь. Глаза у сербки прозрачные, точно вода, взгляд пронзительный, прямо-таки колдовской! Лицо изборождено морщинами, сухими и глубокими, как трещины на выжженной земле. И цветом-то оно напоминало высохшую землю.

Единственным человеком, который старухе не перечил, был Гажо. Он и сам порой говорил так же, как и она, за это на него всегда сердились. Мало того, что сидишь тут отрезанным от всего мира, в ледяном котле порогов, он ещё и выдумывает невесть что. На Гажо сердились даже больше, чем на старуху, ведь он-то свой, и ему такие речи не прощались.

— В уме он, если поддакивает старой ведьме? — ворчал отец. — Парень, а верит таким глупостям. Взрослый ведь мужчина, а суеверный, как баба. Нет, он тут, на Дунае, совсем, видно, рехнулся. Предсказаниям всяким верит, тоже мне, взрослый мужик...

  Сначала Кралики были даже рады, что Гажо взял отпуск и на праздники уехал домой, а они остались на барже одни. Три билета на поезд стоили немалых денег, а кроме того, дорога далекая и опасная. Гажо дома ждет мать, пусть он и едет. А им втроем и тут не наскучит. Ничего, выдержат! Но в праздники так не хватало Гажо. Некому было пожелать счастья и веселья. Речники с других барж держались своей компанией. Старуха-сербка не показывалась, видно, уехала к сыну в Белград. У соседей — Неметов и Таубе — был «тяжелый воздух», так Кралики называли гнетущую атмосферу, царившую в обеих семьях. Вот потому-то Кралики почти все время проводили в каюте. Мать распускала старые кофты и вязала из них новые, а отец рассказывал Мареку сказки, у него их в памяти было множество. Когда старые запасы сказок иссякали, отец начинал сочинять новые. Всю зиму его Пополвар, этакий парень-простак, бродил по свету, случались с ним всякие приключения, и грустные и веселые. Зачастую у отца получались даже не сказки, а запутанные истории о приключениях Пополваров-речников.

Залив всё больше заносило снегом. Невысокий, обрамлявший его откос был похож на сугроб и стирал границу между льдом и берегом. Над снегом торчали лишь верхние каюты и рулевые рубки барж, и были они похожи больше на домики, чем на судовые надстройки. Между баржами протоптали тропинки, некоторые из них тянулись к берегу. Мало-помалу весь поселок речников стал на время частью Оршовы.

«ФОНАРЬ МАЛЕНЬКОГО ЮНГИ»

(НАВРАТИЛ Ян)